– Сколько им? Спиногрызам твоим?
– Саньке шесть, на будущий год в школу. Лизке – три с половиной.
– Самый возраст. Давать деду прикурить.
– А ты, выходит, всю сознательную жизнь так бобылем и проживаешь?
– Не то чтобы совсем бобылем, но… В зарегистрированном браке не состоял.
– И как только с таким моральным обликом до генеральства допускают? – сощурился Яровой. – Маху дали контрольно-надзирающие инстанции… Но в чем-то я тебя, Володька, понимаю. И в глубине души даже завидую.
– Это чему?
– Ну, хотя бы тому, что ты, в силу своей культур-мультур-специализации, каждый день имеешь возможность артистку видеть. Певицу, балерину.
– Хм… Скажу тебе, дружище, по секрету: я их не только видел, но некоторых и того… на ощупь трогал.
– Даже балерину? – мечтательно закатил глаза Яровой.
– Даже. К слову, мне не понравилось.
– А что так?
– Налицо все признаки профессиональной деградации.
– В каком смысле?
– Дюже вертлявая.
Приятели расхохотались.
– Ну и жук вы, товарищ генерал!
– Алё! Обидные слова говорите, товарищ майор.
– Не понял? А что я такого?..
– А ты в курсе, что жук – тотемное животное вора-карманника?
– Ей-богу, не знал. А почему жук?
– Аббревиатура ЖУК означает «желаю удачных краж». Даже наколка такая специальная существует. Кстати, об уголовниках: Паша, ты обещал мне линию с Москвой обеспечить.
– Не вопрос. Сейчас по-быстрому чайку упромыслим и в дом переместимся. Я печуркой займусь, а ты – переговорами служебными.
– Нет, давай сперва переговоры, а уж потом чай.
– Слушаюсь, ваш бродь! За таким разом пошел договариваться, а ты докуривай и следом подтягивайся.
На том и порешили…
* * *
– Понял тебя, Олег Сергеевич. Держи эту тему под личным контролем. Наблюдение осуществлять круглосуточно!
– Не беспокойтесь, Владимир Николаевич, семерка нахлобучена по полной. Обещали расстараться.
– Знаем мы, как они стараются. Жували ни единожды. И вообще, больше верь своим очам, нежели чужим речам… Ладно, с этим, будем считать, разобрались. Последнее, вы мне Гогу из антикварной лавки установили?
– Кое-что нарыли. Дважды судим, оба раза за квартирные кражи. По данным нашего человечка в МУРе, в последнее время хороводится с шайкой Шаланды.
– Что за посудина?
– Говорят, весьма заметная персона в узких кругах сокольнической блатоты. Матёрый рецидивист. А самое главное – в 1947 году Шаланда отбывал наказание в Усть-Цильме, в одном лагере с Алексеевым.
– Даже так? О-очень интересно.
– И еще: возможно, просто совпадение, но у двоюродного брата Гоги имеется «Победа». Это я к тому, что…
– Что перед ограблением в Столешниковом засветилась какая-то «Победа»?
– Так точно.
– Спасибо, Олег Сергеевич, неплохо отработали. Теперь так: к моему возвращению установите адрес Шаланды, места притяжения и состав его ватаги. В идеале, неплохо бы покрутить их на наличие/отсутствие алиби в день ограбления.
– Понял, Владимир Николаевич. Постараемся.
– Да уж, постарайтесь. На этом всё, удачи.
Кудрявцев положил трубку и задумчиво подошел к окну. Отодвинув вязаную занавеску, всмотрелся в подступающие к дому сумерки и забормотал негромко, с болью:
– Э-эх, Юрка-Юрка. Неужто ты и в этой истории отличился-засветился?.. С огнем играешь, паря. Не ровен час, так заиграешься, что…
Скрипнула дверь, в комнату осторожно заглянул Яровой:
– Поговорил?
– Да, спасибо. Связь отменная.
– Иной не держим, – самодовольно хмыкнул Паша, но заметив перемену в настроении друга, напрягся: – Что-то случилось? Неприятности?
– Пока просто хлопоты… Похоже, придется подкорректировать планы. Ты бы не мог меня завтра, ближе к полудню, на Литейный доставить? Хочу в Москву не вечерним поездом, а дневным самолетом вернуться.
– Без проблем. Жаль, конечно, что все как-то по-дурацки, наскоком складывается. Но твое дело – служивое. Это у меня теперь жизнь по распорядку: утром – молоко, вечером – чаек. Кстати, самовар в полной боевой готовности. Вам где подать, товарищ генерал? В горнице или в саду?
– Давай еще немного на воздухе, на природе посидим. Когда теперь доведется?
– Понял, делаю. Хотя, замечу, твой пессимизм мне решительно не нравится.
И Яровой отправился упромысливать чаек. На закатном пленэре…
* * *
Как сказал бы старик Гиль, чай, да на природе, да в закатную пору – это еще не нирвана, но уже близко к тому, факт. Вот только… После разговора Кудрявцева с Москвой сам собой включился таймер обратного отсчета времени. Казалось, отныне оно взялось течь в два раза быстрее, а двум старым друзьям еще много о чем нужно было успеть поговорить. И отнюдь не на темы вечности – всё больше о делах земных, житейских и исключительно хлопотных…
– Так ты полагаешь, что Алексеев мог участвовать в сём веселом московском налете?
– Не то чтобы полагаю, но опасаюсь. Но если выяснится, что это и в самом деле так, надо спасать парня.
– Хорош парень! – фыркнул Яровой. – Три, включая мокрую, судимости и статус если еще не вора в законе, то уже близко к тому. Очнись, Володя! Искренне не понимаю, чего ты с ним носишься?
– У меня перед их семьей долги неоплаченные остались. А значит, и перед Юркой лично.
– А по мне, тот его выстрел в тебя, в феврале 1942-го, все долги списал.
– Мое пустяковое ранение супротив жизней его близких и поломанной его собственной? Нет, это абсолютно неравноценный размен.
– Хозяин – барин. Еще плеснуть горяченького?
– Не откажусь… Но, между прочим, Паша, ты ведь и сам принял участие в судьбе Юрки. Хотя уж тебя-то сия история лишь самым краешком коснулась.
– Да, принял. Но в свете тобою поведанного уже начинаю жалеть об этом.
– Почему?
– Кто знает, не вмешайся бы я тогда со своей дурацкой идеей… хм… негласного наставничества, может, худо-бедно и отсидел твой Юра положенное. Вышел на свободу да и начал жизнь с чистого листа. А так, получается, охмурил его Чибис. Романтикой блатной.
– Паш! Я тебя умоляю! Какая, к чертям, романтика? До горизонта – марево с мошкой. До которого еще добраться нужно – через буры, шизняки и крытки. Вохра безумная, «даешь главбревно Родине», и перловка, от которой по ночам не пропердеться. Это, что ли, романтика? – Кудрявцев досадливо покачал головой. – Не-ет, не верю. Не хочу верить. Не мог Юрка как фраер ушастый на словесные выкрутасы повестись.
