– А зачем? Хател?
– Хотел рассказать о том, как погиб твой ленинградский племянник.
– Гэйка?
– Он. Мы с ним в самом начале блокады закорешились. А в марте 42-го вместе, на рывок, из Ленинграда уходили.
После того как Юрка, умолчав ряд нюансов, пересказал подробности их зимнего побега, смертельно споткнувшегося на заснеженном минном поле, Халид долго молчал.
– Эх, Гэйка-Гэйка… Виноват я перед их семьей. Пэред мамой его винават… Нада была еще тагда, до вайны, парня к сэбе забрать. К делу приспасобить. Глядышь, может, жывой остался, туда-суда…
Скрипнула входная дверь, и в подвальную каморку вкатилась румяная, пухленькая молодуха лет тридцати.
Задорно звонко поинтересовалась с порога:
– Ужин туточки заказывали?
– Здэсь-здэсь! Захады, дверь закрывай. Сквазняки, врэдно мне!
Женщина, видимо та самая Катерина из столовки, по-хозяйски прошла к столу и выставила на него судки, от которых шел легкий ароматный парок. С любопытством поглядывая на незнакомца, она сняла верхнюю одежду, под которой обнаружились весьма легкомысленные по такой погоде юбчонка и кофточка, скорее подчеркивающие, нежели скрывающие аппетитные женские формы. Таких, как Катерина, раньше называли кровь с молоком: пышнотелая, белокожая, с симпатичной ямочкой на подбородке, указывающей на решительность и настойчивость обладателя оной. А еще Катерина являла собой тот редкий тип женщин, чье обаяние вне избирательно доступно каждому. Причем доступно – совершенно бескорыстно. Неудивительно, что в свою очередь и Юрий, хоть и пытался демонстрировать напускное равнодушие, нет-нет да и бросал на нее косые плотоядные взгляды.
Тем временем Катерина деловито разлила по принесенным с собою мискам щи, крупными кусками нарезала хлеб, выставила по центру стола бутылку.
– Мужчины! Кушать подано.
– Нэт, мне нэ нада. Я уже покушал, туда-сюда…
– Ничего не знаю! Я на двоих принесла.
– Он у нас парэнь маладой, за дваих съест… У меня сейчас мало-мало дела… Идти нада. А ты, Барон, не стэсняйся, кушай, атдыхай. Вернусь – дагаварим.
– Мне бы угол какой на эту ночь сыскать?
– Здесь переначуешь. А завтра – придумаэм.
Одевшись, старик направился на выход, но у самой двери задержался, окликнул:
– Катерына!
– Аюшки?
– Падайды.
– Ну, чего тебе?
– Челавек с лагеря пришол, – зашептал Халид. – Сколько лет женщыны не видел, не щупал. Опять же – замерз, туда-сюда. Панимаешь?
– Ой, да поняла, поняла! Чай, не дура! Все, дядь Халид, иди уже. По своим делам.
– Дэньги с него не бэри!
– С такого-то красавчика? Да я ему еще сама приплачу. Лишь бы его в штанах хозяйство… не до конца обмороженным оказалось.
Катерина возвратилась к столу, за которым Юрка, по-зэковски торопливо, уже добивал первую миску со щами. Подсев рядышком, она выразительно облизнула губы и поинтересовалась:
– Как тебя звать-то?
– Юрием.
– Ю-ю-юро-очка… – улыбнулась Катерина и, прильнув к парню, нежно погладила его по голове. Юрка вздрогнул всем телом, инстинктивно перехватил ее руку и… бесцеремонно заграбастал женщину в крепкие объятия. Звякнула полетевшая на пол пустая миска. Отлетел в сторону табурет. Слегка утоливший голод Барон вскочил, подхватил Катерину на руки, зарываясь лицом в ее пышную грудь, и потащил на топчан, спеша утолить теперь уже истосковавшееся по женскому телу буйство плоти.
Катерина не возражала. Тем более что с «хозяйством» у парня оказался полный порядок.
* * *
– …Оно-то так. Но вот лично ты что присоветуешь?
– Э-э-э-э… Из стараго Халида саветчик как… из дэрьма пуля… Чую, не проста тэбе придется. Чего в жызни большэ сабэрешь – ашибок или папыток? Эта толька аднаму богу извэстно. Одно скажу: ты уже, мала-мала, вольной жызни хлэбнул, и инжэнера-путейца, по пятам атца, из тебя нэ выйдет… Да и не пустят тебя в инжэнеры. С такой биографыей.
– Это точно, – угрюмо подтвердил Юрий.
Сейчас это была уже слабая копия того доходяги, что заявился на Дорогомиловский рынок неделю назад. Стараниями Халида Барон и жирку («мала-мала») прибавил, и приоделся по-человечески, и в парикмахерскую сходил, и пару раз в баньке попарился. А уж о том, как на общем физическом состоянии сказались ежедневные «старания» Катерины, и говорить не приходилось.
– Можна, канешно, аткусить да выплюнуть… Сколька ты в общей сложнасти тянул?
– Девять.
– Эге ж! Девять гадков лагерной жизни. Нэт, савсэм забыть не палучится, но хатя бы не часто вспаминать. Устроишься слэсарем на завод или шόфером на стройку. 900 рэ на руки за вычитом члэнских взносов. Жить трудна, существавать – туда-суда.
– Допустим. А что потом?
– А патом… – Халид усмехнулся, обнажив редкие кривые зубы. – Патом ударным трудом и активным участием в жызни каллектива станешь, мала-мала, втираться в даверие страителей каммунизма. Лэт через десять, еслы павезет, сдэлаешь карьеру. Па прафсоюзной лынии. Патомушта в камсомол все равно нэ примут. Как тэбе вариант? Устраывает?
– Нет. И дело не в карьере. Понимаешь, хочется просто жить. Нормально, по-человечески. И, по возможности, без членских взносов и профсоюзных собраний.
– Па-челавечески нынче адни главпартэйцы, балерыны и спэкулянты жывут. Да и те все равно платят. Взносы. Кто чем. Первые два тебе не светят. А барыгой ты, все едино, нэ станешь. Не твае это. Но кем-то становыться нада. Мужчыне без серьезнаго занятия нэльзя. Иначе душа акрысится.
– То бишь куда ни кинь… Иного пути, кроме как «по тундре, по железной дороге»?
– Мае дэло предлажить. Твае – размыслить. Вот толька, думаэтся мне, ты уже ДРУГОЙ человек, не такой, как… – Халид обвел взглядом рыночную суету вокруг. – ОНИ. А знаешь, пачему? Патому шта они, самое бальшое, затрещины да падзатыльники от жизни получали. А тебя она па-настоящему била. И не один раз. Панимаешь, о чем я?
– Кажется, да.
– Харашо. С атветом не тараплю. Ты в Лэнинград сабрался? Правыльно. Пракатись, праветрись, падумай. На магилы радных сходи. Эта святое… Какие там у тебя еще дела, забыл?
– Марцевич.
– Шакал, каторый на хадячих мертвэцах дэньги делал? Барахлишко-залатишко на крошка хлеба мэнял?
– Он самый.
– Дрянь-челавек. Даже без челавек. Проста – дрянь, савсем плахой, да. Убьешь его?
– Не знаю… Нет, наверное, не смогу. На мне и без того столько душ загубленных висит.
– Не зарэкайся! Жызнь заставыт, ищо не так извэрнешьса. А если не убьешь – зачэм?
– В рожу ему – либо плюну, либо суну. Или – и то и другое. По ситуации.
