— Не стоит ради этого задерживаться, милорд… Я сам дознаюсь, откуда у городского сумасшедшего такие… интересные идеи.
Я поняла, что до сих пор не спряталась, и только-только намеревалась сделать именно это, как вдруг нищего опять прорвало.
— Сожгите ее, милорд! — завизжал, выворачиваясь старик. — Сожгите тварь! Принесите в жертву Святейшим предкам, пусть защитят нас от потомков Слепого бога!
Толпа вновь взволновалась, затрепыхалась, подаваясь вперед — будто восприняла слова нищего как приказ к действию… Я в страхе шагнула назад, в обманчиво безопасный уют кареты, отлично понимая, что меня это не спасет, если вдруг слова юродивого поднимут толпу на бунт…
И зажмурилась, ослепленная стеной пламени, поднятой вдруг будто из-под земли по всему периметру площади.
— Сжечь, говоришь?! — дышащий яростью, нечеловеческий рев гудел, соревнуясь с ревом огня — низкий и рокочущий до такой степени, что отдавался вибрацией в обоих ушах. — А может, тебя сжечь?!
— Господин, не стоит марать руки… — успокаивал Ихташ. — Позвольте мне разобраться с этим… пока он… пока вы его… Охх… ну что ж…
Я снова не смогла заставить себя спрятаться полностью, проклиная свое нездоровое любопытство… и увидела то, что еще долго будет сниться мне в ночных кошмарах. Схватив голой рукой плешивого за шею, Эллиор встряхивал его, приподнимая над землей и совершенно не обращая внимания на вопли и на вздувающееся из-под его ладони черно-бурое пятно ожога.
Вопли переросли в хрип, юродивый забился, из последних сил пытаясь освободиться…
— По нраву тебе, мразь? А? Каково? Видишь уже Святейших Предков?
Он его сейчас зажарит, слабо подумала я…
И, прежде, чем успела подумать что-либо еще, ринулась спасать юродивого.
— Повелитель, пощадите! — взмолилась, повисая на раскаленной руке.
— Ты что — глухая? — зарычал Эллиор уже в мою сторону, чуть поворачивая голову. — Или дура? Тебе сколько раз приказано было сидеть в экипаже и не высовываться?
Однако, помедлив еще буквально секунду, он отшвырнул свою жертву на землю — под ноги охране и оруженосцу. Я снова зажмурилась — без боли на столь ужасные ожоги смотреть было трудно. Неудивительно, если несчастный не выживет…
— Пошла в карету! Высунешься еще раз — высеку! Лично!
Глотая слезы, униженная, я поплелась, куда велели, в первый раз за эти два дня чувствуя себя настоящей рабыней. А внутри уже дала себе волю — разревелась, как девчонка малолетняя — навзрыд, захлебываясь и растирая слезы рукой…
Не заметила даже, как за тонкими стенами улеглось волшебное пламя… Как кто-то что-то снова вещал в рупор, кто-то кричал, а потом снова восторженно заревела толпа.
Карета тронулась с места, и уже на ходу качнулась, просев под весом заскочившего в нее мужчины. Не поднимая глаз, я безуспешно пыталась утихомирить истерику.
Эллиор сел рядом — жар его тела хорошо ощущался даже сквозь слои одежды.
— Обиделась?
Я всхлипнула, судорожно хватая ртом воздух. И помотала головой.
— Нет, конечно… Кто я такая… чтобы обижаться? Вы имеете… полное право высечь меня — хоть на этой же площади…
Слезы уже лились сплошны потоком, и, злая на себя, я хлопнула ладонью по колену — хватит уже! Хватит тут нюни распускать! Черт бы его… что там надо делать, чтобы перестать реветь? Трогать себя языком по небу? Нет, это от чихания…
Не плакать, не плакать, не плакать! — шипела себе под нос.
И у меня почти получилось — почти удалось заставить себя прекратить это позорное нюнераспускательство… если бы в тот самый момент меня не решили пожалеть. Вздохнув, Эллиор обнял меня за плечи и привлек к себе.
— Ну, хватит уже… Что я такого сказал? Должна же понимать, что можно, а что нельзя… Не реви, слышишь? Эй…
Ага, как же, не реви. С утроенной силой я разрыдалась своему обидчику прямо в плечо.
— Вы… ты…
— Можно ты…
— Ты сказал, что… вы-вы-сечешь… меня… — из-за судорожных всхлипов и накатившей икоты странно, что у меня вообще получилось что-либо из себя выдавить.
Он слегка отодвинулся, с недоумением уставившись в мое заплаканное лицо.
— А что тут такого ужасного? Если ты до такой степени не слушаешься — как тебя еще наказывать? Да не реви ты! Я бы осторожно… не сильно…
Вот как?! Как объяснить ему, что для вчерашнего свободного человека это его «наказывать» хуже навязанного секса? Как объяснить, что нельзя сечь живого человека плетьми или розгами — что бы он там не натворил… А тем более женщину — причем свою! Свою женщину! От которой ждешь ласки, уюта и тепла!
Как объяснить, что вообще нельзя заставлять, принуждать? Что у меня тоже есть желания? Или НЕ-желания?..
— У тебя губы дрожат, — совершенно сбивая меня с мыслей, Эллиор вдруг провел по моей нижней губе большим пальцем.
— Я… плачу… вообще-то… — замерев на полу-всхлипе, пояснила я.
Он провел еще раз, прижимая мои губы пальцем, не сводя с моего лица завороженного взгляда. Зрачки его потемнели, золотая кайма вокруг них, наоборот, засияла ярче.
— А ты не плачь. Мне не нравится, когда ты плачешь.
— Ну так в чем проблема? Высеки меня — чтоб не плакала… — я хотела, чтобы мой ответ звучал саркастически-язвительно, но голос вдруг сел, и получилось… странно.
Непроизвольно, вслед за его пальцем, я облизнулась.
— Обязательно высеку — если напросишься… — подтвердил он, сглатывая слюну.
И дернулся ко мне, в одно мгновение хватая за щеки и накрывая мои губы своими — впился в меня жестким, хозяйским поцелуем, будто припечатывал… будто говорил — я здесь решаю, поняла? Я — твой единственный повелитель — решаю, плакать тебе сегодня или радоваться. Обижаться или… млеть.
И я млела… Черт бы его побрал, млела как похотливая сучка… и целовалась в ответ — с тем же энтузиазмом, с каким только что плакала…
Потянув меня за руки, он попытался усадить к себе на колени, но для этого пришлось бы разорвать поцелуй, и почему-то от одной этой мысли мне стало совершенно невыносимо… Нетерпеливо рыкнув, я еще крепче обняла его за шею — уже не отпуская, сама всасывая его язык, переплетая его со своим…
И не сразу поверила, когда поняла, что один из разнесшихся по карете глубоких стонов — мой…
Боже, я хочу его — осознание этой простой истины ошпарило, словно контрастный душ, выбивая почву из-под ног… А вслед за ним неизбежный вопрос — хочешь, да?! И что, бл*ть, теперь?!
Экипаж вдруг дернулся, остановился, заставляя нас распасться в стороны… Тяжело дыша, мы уставились друг на друга в каком-то заторможенном, обессиленном ступоре…
— Это… уже становится… традицией… — пытаясь отдышаться, Эллиор одернул на штаны рубашку, где уже вовсю топорщился на штанах бугор.
