– Пьер получил травму?
– В каком-то смысле. После похорон отца у него случился… нервный срыв.
Последние два слова Линда произнесла сквозь зубы, так, будто в этом было что-то постыдное, и Лудивина перестала удивляться, что Силас не рассказывал родителям о своих психологических проблемах – похоже, они считали это пустыми капризами. Однако она сразу отругала себя за то, что судит людей, о которых почти ничего не знает. Женщина, стоявшая перед ней, потеряла самое дорогое, что было у нее в жизни, она была опустошена, разбита горем и едва держалась на ногах. Ее существование в один миг обернулось настоящим кошмаром, из которого нет выхода, и теперь ей суждено вечно носиться по крутым американским горкам – кабинка уже не остановится.
Линда между тем продолжала говорить, словно не замечая ничего вокруг:
– Пьера тогда положили в специализированную клинику на севере.
– То есть в психиатрическую больницу?
– Да, но формально это называется «дом отдыха».
– Вы сказали «на севере»… Где-то в районе Лилля? – Лудивину при мысли о свежевателе кольнуло предчувствие верного следа.
– Нет, к счастью, не настолько далеко. То ли в Уазе, то ли в Валь-д’Уазе – точно уже не помню. В общем, между Иль-Аданом и Шантийи, где-то в тех краях. Клиника Святого Мартина Тертрского. Я полгода возила туда Силаса на машине один-два раза в неделю, чтобы он мог повидаться со своим дружком. Если бы я только знала, чем это все кончится…
Последовала очередная спасительная затяжка.
Лудивина заметила, что у Сеньона поникли плечи – видимо, он тоже возлагал надежды на Лилль.
– В клинике вы присутствовали при их общении? – спросила она.
– Нет. Они запирались в палате Пьера или выходили в парк. А я сидела в приемной, читала журналы.
– Вы не заметили изменений в поведении сына за последние месяцы?
– Примерно полгода назад он действительно изменился. Стал более замкнутым, почти не разговаривал с нами.
– Он был верующим?
– Я не знаю.
– Упоминал Бога или дьявола?
– Нет.
Лудивина, окинув напоследок комнату взглядом, вышла в коридор.
– Вам надо было идти не ко мне, а к матери Пьера, – сказала Линда. – Вот с кем стоило бы поговорить.
– Почему? – спросил Сеньон.
– Потому что во всем виноват ее сын. Это он заморочил голову моему Силасу. Он втянул его во все это.
В тоне несчастной женщины не было злобы – горе настолько опустошило ее, что она не испытывала никаких эмоций. Человечество так долго верило в безграничные возможности алхимии, которая рано или поздно подарит людям способ превращать свинец в золото. Но истинная алхимия этого мира куда более жестока: любовь превращается в неизбывное страдание, когда смерть пропускает ее сквозь свой зловещий перегонный куб. А в сухом остатке мы получаем небытие как память о существовании любви.
– Вы не думаете, что Пьер мог сам попасть под чье-то влияние? – спросила Лудивина.
Вопрос заставил Линду надолго задуматься.
– Хотелось бы в это верить, но я сомневаюсь, – наконец произнесла она. – Гадкий был мальчишка, вот и все.
* * *
Через несколько минут, шагая рядом с Лудивиной по тротуару к машине, Сеньон вздохнул:
– Прости, что я все время молчал – просто не знал, что сказать. И чувствовал себя ужасно неловко. Мне кажется, не надо соваться внаглую к таким людям. Ну правда, Лулу, чего мы тут добились? Ничего! У меня не хватит духу съездить еще и к матери второго пацана.
– А мы не к ней поедем. И ты не прав – мы тут все-таки кое-чего добились.
Сеньон остановился посреди тротуара:
– Хватит уже говорить загадками. Куда ты еще собралась?
– Все наши преступники лечились в психиатрических больницах, Сеньон.
– И это логично. Если какой-нибудь отморозок вдруг начинает палить вокруг себя почем зря, наверняка он где-то лечился и недолечился. Это даже немного успокаивает, дает надежду, что не каждый добропорядочный гражданин может в один миг устроить массовое убийство. У всех наших отморозков патология развивалась долго и по нарастающей – разумеется, у них у всех на счету несколько госпитализаций в психушках, как у тех уголовников, кто совершает тяжкие преступления, несколько отсидок. Так что повторяю: это вполне логичное обстоятельство и нельзя его рассматривать как общий знаменатель.
– Я сказала себе то же самое. Но дело в том, что большинство наших убийц прошли несколько курсов лечения в разных заведениях – государственных больницах, частных клиниках, «домах отдыха»…
– И что? Мы уже искали совпадения, но ничего не нашли.
– Потому что у нас не было доступа к их историям болезни из-за охраняемой судом врачебной тайны. Ничего не было, кроме нескольких названий стационаров, которые упоминались в свидетельских показаниях. Нам не хватало полного списка.
– Ну и? Говори уже, к чему ты клонишь!
– Маргарита Мерсье сказала мне, что ее брат обращался в разные психиатрические лечебные заведения. Перечислила штук пять, и в том числе клинику в окрестностях Шантийи. Тебе это ничего не напоминает?
– Линда возила сына к Пьеру, который лежал в клинике…
– Святого Мартина Тертрского! В окрестностях Шантийи. Сомневаюсь, что там могут быть сразу две психушки. Возможно, мы найдем и совпадение по периоду госпитализации. Людовик Мерсье мог встретить своего дьявола именно там. А Линда Журден говорит, что ее сын еще больше замкнулся в своем одиночестве, после того как Пьер вышел из клиники полгода назад.
Взгляд Сеньона становился все сосредоточеннее и острее, по мере того как до него доходил смысл этого открытия.
– У нас есть версия о том, что ГФЛ снабжал психов оружием, – добавила Лудивина. – Может, клиника рядом с Шантийи – тот самый общий знаменатель, которого нам не хватало?
У Сеньона на лбу выступила испарина.
– Черт побери, Лулу… Если это правда… Ты вообще себе представляешь, что будет, если между всеми этими недавними преступлениями действительно существует связь? Погоди, мы не можем прямо сейчас ломануться в Шантийи! Дело слишком серьезное!
– Мы просто нанесем вежливый визит. Я только хочу проверить, есть ли у них в списках пациентов имена Людовика Мерсье и ГФЛ, а если нет, торжественно обещаю тебе навеки отречься от своей теории заговора. – Лудивина дернула за ручку дверцы, но та оказалась заперта – ключи были у Сеньона. – Хотя я уже и так знаю, что мы там найдем, – добавила она, пока здоровяк открывал машину.
34
Внезапно поднялся ветер. С проворством, свойственным летней погоде, на небе всего за несколько часов собралась толпа грозных облаков. Как будто над миром задернули занавес, чтобы заглушить свет, набросать повсюду теней, повергнуть в дрожь растения и взбудоражить животных. Первые редкие, разрозненные капли упали на лобовое стекло «Пежо 206» ближе к полудню, когда машина мчалась по цепочке небольших дорог в сельской местности, огибающей предместья Парижа.
