– Позвольте представить вам Лоика, он тут ответственный за безопасность, – сказал Брюссен.
– У нас новенькие? – обрадовался губастый шкаф. – С удовольствием проведу подробный инструктаж и тщательный личный досмотр, – добавил он, обращаясь к Лудивине.
– Лоик, эти люди из жандармерии, – охладил его пыл Брюссен.
Ответственный за безопасность вздрогнул, его левая щека задергалась в нервном тике, а сальный взгляд, устремленный на Лудивину, сделался недоверчивым, и теперь в нем явно читалась ненависть. Лудивина заметила, что кожа у него на шее бугрится шрамами от старого ожога, уходящего под халат, к торсу. «Милейший Лоик приятен во всех отношениях», – подумала она, проходя мимо.
– Откройте, – велел громиле Брюссен, – мы к директору.
– Кабинет директора находится в секторе пациентов? – удивилась Лудивина.
– Нет, но сейчас он делает обход. Наш директор – практикующий психиатр высочайшего уровня.
Лоик вернулся в свою сторожевую будку и активировал механизм, открывающий бронированную дверь.
– Еще хуже, чем в тюрьме, – шепнул Сеньон напарнице, но главврач услышал.
– Мы в западном крыле, – пояснил он. – Поведение дюжины пациентов из тридцати трех, которые тут находятся, непредсказуемо, и все они подвергнуты принудительной госпитализации, поэтому у нас почти как в тюрьме, вы правы. Но самые прочные тюремные стены, лишающие свободы этих мужчин и женщин, находятся здесь, – Брюссен постучал пальцем по виску.
– Это смешанное отделение? – переспросила Лудивина. – Мужчины и женщины живут вместе?
– В центральном секторе – да. Но у нас есть два раздельных блока для самых нестабильных больных. Иногда возникает необходимость кого-то из них изолировать, в основном мужчин.
Они прошли мимо группы людей в самой обычной одежде – в основном в спортивных костюмах и футболках. У Сеньона в это время зазвонил мобильный, и Лудивина машинально схватилась за свой – оказалось, у нее три пропущенных вызова из жандармерии, и последний из них от полковника Жиана.
Сеньон ответил на звонок и сразу передал телефон Лудивине:
– Тебя Жиан.
– Слушаю, полковник.
– У нас еще два, – раздалось из динамика.
– Простите?..
– Еще два трупа. С перекошенными от страха лицами.
– Черт… Где?
– В лесу Сен-Жермен-ан-Лэ
[53].
– Криминальная бригада уже там?
– Только что прибыли.
– Отлично. Они оцепят место преступления и займутся сбором улик, так что у нас в запасе как минимум два часа. – Лудивина взглянула на циферблат. – Мы подъедем к трем, полковник.
– Ванкер… – Голос у Жиана был странный – менее уверенный, чем обычно.
– Да?
– Вы были правы.
– Насчет чего?
– Это убийства. Теперь уже нет сомнений.
– Вы что-то нашли?
– Приезжайте, сами увидите.
Лудивина снова бросила взгляд на часы. Уходить из клиники с пустыми руками не хотелось, но если сразу перейти к делу, можно будет уложиться минут в двадцать.
– Постараемся успеть к половине третьего, полковник.
– Советую поторопиться. Думаю, вы сами себе не простите, если опоздаете.
Жиан старался говорить командирским тоном, но что-то в его интонациях выдавало смятение.
35
Единообразие и его отсутствие – вот что отличало «психов» от «отдыхающих».
Те, кто пребывал по правильную сторону психологического барьера, все как один носили халаты или белую больничную одежду; пациенты же, проходящие лечение на недобровольной основе, были одеты кто во что горазд – по большому залу разгуливали люди в спортивных штанах, шортах и джинсах в сочетании с футболками и поло; некоторые были в рубашках, наглухо застегнутых до подбородка. «Значит, – подумала Лудивина, – вот эти инкубаторские, в одинаковом прикиде, считаются почтенными гражданами, а остальные – изгои». Умозаключение, конечно, было притянуто за уши, но оно напомнило ей о том, что Ришар Микелис говорил о понятии нормы: до тех пор, пока убийцы и извращенцы остаются в меньшинстве, мы будем их изолировать, но если однажды их количество возрастет настолько, что они составят значительную часть общества, отделаться от них уже будет не так-то просто, а если мало-помалу они продолжат завоевывать численное превосходство, рано или поздно в изоляции окажутся люди без психических отклонений. И похоже, все к тому идет – достаточно вспомнить об арене для собачьих боев в Аржантее. Толпа, взбудораженная адреналином, гормонами, эйфорией и стадным чувством, заходилась от крика, зрители подбадривали друг друга и бойцов. Толпа жаждала крови. А те, кто оставался в стороне, кого не заразило буйство толпы, были не просто в меньшинстве – они оказались маргиналами этого сообщества.
Еще вспомнился фантастический роман Ричарда Мэтисона «Я – легенда». Кого считать настоящим чудовищем? Кто задает критерии допустимого? Может, самые психически здоровые? Это они владеют истиной? Нет, те, кто в большинстве. Только они, независимо от их психического состояния.
Доктор Брюссен подошел к мужчине среднего роста с короткими седеющими волосами – он наблюдал за пациентами, стоя в сторонке с двумя коллегами в белых халатах. Мужчина, склонив голову набок, выслушал Брюссена, затем медленно обернулся. У него было лицо с резкими, рублеными чертами, четко очерченная квадратная челюсть, слегка выдающийся вперед подбородок, бледная прямая линия вместо рта, орлиный нос, выступающие скулы и высокий лоб. Щеки пересекали две прямые вертикальные морщины, глубокие, как шрамы. Голубые глаза смотрели холодно и отстраненно.
Рукопожатие директора, в отличие от брюссеновского, оказалось сухим и крепким. Руки у него были ледяные, отметила Лудивина. Перед ней стоял властный и харизматичный человек – на фоне троих врачей была особенно заметна аура лидера.
– Доктор Малюмон, – представился он жандармам. – Я директор клиники. Меня не предупредили о вашем визите.
Голос подтвердил первое впечатление – Малюмон говорил уверенно и солидно. Лудивина с Сеньоном коротко изложили цель своего приезда – вдаваться в подробности не было времени, если они хотели успеть к половине третьего в Сен-Жермен-ан-Лэ.
– Я уже сказал им, что мы не имеем права раскрывать профессиональные тайны, – заговорщицки сообщил начальнику Брюссен. – Они пришли без судебного следователя, без ордера, без официального распоряжения прокурора!
Малюмон слушал с суровым видом, глядя в пол, потом вскинул глаза на подчиненного, и тот невольно сменил тон на менее категоричный. «Настоящий главарь банды», – подумала Лудивина про директора. Воображение сразу сочинило мрачный сценарий с Малюмоном в роли гуру-психопата и Брюссеном в амплуа параноидального подручного. Эта безумная идея здесь и сейчас не имела никаких оснований – бред, не годящийся даже для какого-нибудь отстойного фильма категории B, – но Лудивина знала, что подобные случаи все же бывали. Она сама стала тому свидетельницей в Пестиланс и Валь-Сегонде. Эти два названия стерты с географических карт, вычеркнуты из книг, вытравлены из памяти ради сохранения благопристойной репутации рода людского. Даже в средствах массовой информации о них говорили недолго и негромко, будто само коллективное бессознательное вмешалось, решив поскорее все забыть. Но Микелис, Сеньон и Лудивина заглянули в ту бездну и даже бросили вызов чудовищам в ее глубинах.
