Ничего. Будет вам дань, твари. В конце концов, это не страшнее смерти…
Но когда, отодвинув полог, в телегу нырнул Бьярн — огромный, занявший собой сразу все пространство, и осторожно, стараясь не задеть Мару, лег на привычное место, колотить ее начало так, что сердце зашлось.
Но Шепчущие не отступятся, а договориться с ними невозможно.
— Бьярн, — тихо позвала она.
ГЛАВА 26
Он уловил в ее голосе страх, приподнялся на локте.
— Не переживай, птаха. Туман нам всем нервы помотал сегодня, но завтра…
Мара почти не понимала, что он говорит ей. Слышала только стук своего сердца. Быстро стянула одеяло, зная, что обнаженное тело будет выделяться на темном покрывале. Она надеялась, что не придется больше ничего говорить, да она и не смогла бы произнести ни слова… Бьярн замер на полувдохе. Мара не могла разглядеть его лица и радовалась этому. Что он чувствует? Замешательство? Радость? Или отвращение? Уже неважно… Надо просто покончить с этим.
Она привстала на коленях. Бьярн находился так близко, что она чувствовала жар его тела. Закусив губу, Мара протянула руки и принялась расстегивать верхнюю пуговицу его рубашки.
— Мара…
Пальцы дернули за петлю сильнее, чем она рассчитывала, и пуговица со звоном ударилась о бортик телеги. Молчи! Лучше молчи!
Бьярн стянул рубашку через голову. Мара чувствовала, что он не отводит от нее взгляда, но не видела выражения его глаз. Легко, словно касаясь крыльев бабочки, он провел по ее обнаженным плечам.
— Моя хорошая… Я не понимаю…
Мара рванула вперед и накрыла его рот своим. «Ничего не говори!» — мысленно умоляла она, зная, стоит ему произнести хоть слово, как потекут слезы из глаз.
Его губы были солоноватыми, жаркими и нежными. Он ответил на поцелуй, хоть и не сразу, будто считал все происходящее наваждением. Ответил, прижал к себе, и Мара всей кожей ощутила огонь, исходящий от него. Она и раньше прикасалась к нему: когда зашивала раны, когда накладывала заклятие, но Бьярн в такие моменты оставался только напарником. Но сейчас она вдыхала его запах — терпкий, чуть дымный… и опасный… Да, он пах так же, как все мужчины. А еще Мара ощущала, как перекатываются мускулы на его груди, как огромные руки все сильнее давят на спину. И захочет освободиться — не сможет…
Ей отчаянно захотелось кричать, кусаться и царапаться, вырываясь на свободу. Но она не должна. Ничего… И в порыве страсти тоже стонут и кусают губы.
Мара откинулась на спину, надеясь, что он поймет. Зажмурилась, услышав, как Бьярн расстегивает ремень. «Все скоро закончится», — уговаривала она себя, как-то болезненно радуясь тому, что Бьярна удалось провести. И уже зная, что потом, когда все произойдет, она никогда больше не сможет прикоснуться к нему. Обнять. Даже просто взять за руку. И так горько вдруг стало от того, что придется одним махом разрушить все, что так робко и осторожно они пытались выстроить вдвоем. Захотелось выть от отчаяния. Но надо терпеть…
Бьярн лег сверху, покрыл поцелуями ее лицо, плечи. Добрался до живота и хотел опуститься ниже, но Мара удержала.
— Птаха моя… Девочка моя…
Мара лежала в его объятиях, как безвольная кукла, позволяя себя целовать. Бьярн, казалось, заполнял собой весь мир, а она тонула, погружаясь во тьму.
Жгутики тумана, словно щупальца, дотрагивались до кожи, липкой от страха. Шепчущие соберут свою дань. Они будут довольны. Давно жертва, попавшая в их силки, не испытывала такого ужаса, к которому примешивались бы горечь утраты и гамма других чувств — от стыда до раскаяния.
Бьярн обнял ее — нежно и в то же время страстно. Дыхание его сбивалось. Мара знала, что сейчас все случится, и думала, что будет готова. Но не успел Бьярн подступиться к ней, как она не выдержала — вздрогнула всем телом, вцепилась в одеяло, как в спасательный круг.
И Бьярн понял. Застыл. Приблизил свое лицо, пытаясь заглянуть в глаза.
— Мара… Что происходит? — голос растерянный, сухой, помертвевший. — Мара, не молчи…
Мара могла только открывать и закрывать рот, словно выброшенная на берег рыбка. Губы ее дрожали. Она опять все испортила! Не справилась! Подвела всех…
Бьярн, тяжело дыша, опустился рядом. Он ждал ответа и не сводил с нее глаз. Мара закрыла лицо руками, повернулась к нему спиной, свернулась клубочком.
— Какая… я… жалкая… — прошептала она сквозь прижатые к лицу ладони.
И вдруг почувствовала ласковое прикосновение его губ к своей спине, там, где ее пересекали полоски шрама. В этом прикосновении больше не было огня, только нежность.
— Моя любимая… Что же ты творишь с нами? Зачем?
Это оказалось последней каплей. Как Мара ни уговаривала себя, что должна быть сильной, но тут разрыдалась, будто испуганная маленькая девочка.
Бьярн все еще ничего не понимал и сам, кажется, испугался, но старался не показывать вида. Завернул ее в одеяло, посадил к себе на колени, прижал. Гладил по волосам и собирал губами слезинки с ее щек.
— Моя хорошая… Тихо-тихо… Ну всё…
Рыдания становились все тише, и вот уже Мара, обессилев, положила голову ему на плечо.
— Что происходит, птаха? — уже который раз за вечер спросил он. — Доверься мне. Мы вместе обязательно что-нибудь придумаем.
— Туман… — всхлипнула Мара. — Это не просто туман… Они нас не выпустят!
И, путаясь в словах, она рассказала о Шепчущих, которые пришли собрать дань. Это она, Мара, притянула их своими страхами — ей и расплачиваться.
Повисла тишина, прерываемая только дыханием и стуком сердца. Вот теперь и Бьярн увидит, что выхода нет, и сделает то, что должно…
— Обойдутся, — сказал Бьярн. — Я не стану этого делать.
Он коснулся ее лба горячими сухими губами.
— И как ты думаешь, я бы смог жить дальше, сотворив это с тобой? — голос на секунду стал жестким.
— Я думала…
— Хорошего же ты мнения обо мне, птаха!
Она сжалась, но Бьярн уже не злился на нее. Привлек к себе, укутал в объятия, Мара чувствовала его дыхание на своей макушке. Нестрашный, теплый, большой. Она уткнулась в его ключицу и чувствовала, как разжались ледяные когти страха: она снова могла дышать.
— Мы что-нибудь придумаем. До утра есть время…
Оба долго молчали. Мара начала дремать, пригревшись, когда Бьярн погладил ее по плечу.
— Птаха, я знаю. Это, возможно, сработает. Ты должна мне рассказать.
— Что рассказать?
— То, что ты так долго от меня скрывала. Уверен, это тоже страшно. Но тогда мы с тобой будем по одну сторону. Переживем это вместе.
— Так ты понял?
— Трудно было не понять…
