К тому же Эрлу в следующем году нужно пойти в школу. На родном хуторе мальчика едва ли стали учить грамоте, но теперь он горожанин, в будущем грамота ему пригодится. Надо, кстати, узнать, сколько стоит обучение в школе и потихоньку начинать откладывать. А пока Мара и сама сможет с ним заниматься. Азбуки, правда, нет, зато есть книга «Создания ночи», для начала и она сойдет. Кто знает, вдруг Эрл в будущем захочет стать дознавателем, надо же с чего-то начинать.
О том, что для Эрла будущее может и не наступить, Мара себе думать запрещала.
Погода становилась все более ненастной. Столица находилась на юге Симарии, климат здесь был мягче, чем на севере, и снег обычно таял, как только выпадет, но ветра дули такие злые и пронзительные, что иногда Мара, идя наперекор ветру в сторону стана, думала, что ее унесет. Правда, Бьярн чаще всего находился рядом, закрывал ее и брал за руку, не давая упасть.
В стане давно поняли, что двое новеньких живут вместе. Вопросов лишних не задавали: не принято это здесь. Да и кому какое дело — взрослые люди, имеют право.
Мара замечала за собой, что стала мягче. Раньше ее никакая сила не заставила бы остаться в одной комнате с несколькими стражниками, а теперь по утрам, придя на работу, они вместе пили взвар, отогреваясь, принимая дела у ночной смены и готовясь к долгому дню. Смеялись и шутили. Мару принимали за своего парня — могли мимоходом дружески похлопать по плечу или беззлобно позубоскалить на ее счет.
— Что, Маруня, говорят, ты вчера за шатуном по переулку гонялась? То ты за ним, то он за тобой? — смеясь, расспрашивал рыжий Свен.
— Ага, — не смущалась Мара. — Только вот я-то его упокоила, а тебя, я слышала, вчера на ярмарке карманник упокоил — уложил носом в грязь.
Слушатели грохали, Свен почесывал голову. Никто не оставался в обиде — такие моменты, наоборот, еще больше сплачивали команду. Мара иногда смотрела на них и думала: вот нормальные же вроде парни. Обычные люди.
Те, другие, тоже казались нормальными… И вдруг застывала, глядя на рыжего Свена, на верзилу Теренса, на совсем молодого, безбородого пока Майка: а ведь они мужчины. А что, если… И так мерзко, холодно становилось на душе.
Она не позволяла себе бояться, но все же радовалась, что Бьярн всегда рядом, а еще тому, что на ней темная глухая форма. Мара старалась разговаривать грубо, подражая простому деревенскому выговору. «Я свой парень!» — казалось, кричало все в облике Мары.
— Ты не зови меня птахой на работе, пожалуйста, — как-то попросила она Бьярна и отыскала глазами его глаза: «Не обижайся, мне это нужно». Бьярн кивнул и с тех пор держал обещание.
Только по вечерам, переодевшись в домашнюю одежду, сев в кресло у камина, строгая и несгибаемая некромантка Мара — та, что беспрекословно бралась за любое самое неприятное дело, работала наравне со всеми и никогда не просила поблажек, — превращалась в юную девочку, почти беззащитную в теплом мягком пледе, который подарил Бьярн, несмотря на ее протесты. Мара сначала не хотела брать: с чего бы такие подарки, но Бьярн снова сжал губы, и Мара подумала, что такая малость, как плед, не стоит того, чтобы обижать друга и напарника.
Вечер был тем временем, когда трое случайно встретившихся людей превращались в семью. Разжигался огонь, готовилась еда — простая, не слишком разнообразная. Бьярн готовил сытную похлебку и суп, жарил мясо на вертеле, а Мара запекала картошку и рыбу, кипятила воду и заваривала для всех душистый напиток. Потом они разговаривали, смеялись, обсуждали события, произошедшие за день. Мара и Эрл забирались с ногами на диван и учили буквы — выискивали во введении к «Созданиям ночи» букву «А» и «Б». Дальше пока не продвинулись. Дома Бьярн называл Мару птахой, а она отзывалась.
Незаметно пролетел месяц. Мара привыкла к новому дому, к своей должности, к тому, что вечером не надо думать, где бы завтра раздобыть денег. И призналась себе, что ей нравится такая жизнь.
Она надеялась, что и Бьярну нравится. Во всяком случае, он никогда не стремился прогуляться вечером в трактир, хотя другие стражники много раз его звали и иногда подначивали, когда Бьярн раз за разом отказывался.
— Смотрю, Мара крепко тебя держит в кулаке, — смеялся Теренс.
Бьярн криво усмехался и никогда не вступал в спор.
— Да оставь ты парня в покое, — унимал шутника пожилой, но еще крепкий Бран. — У них, может, медовый месяц. Ты от своей жены в медовый месяц тоже не больно бегал.
Но не было никакого медового месяца. Не было даже прикосновений, если не принимать за них те редкие мгновения, когда, вернувшись домой позже обычного, Мара обнимала сначала Эрла, а потом неловко, смущаясь и пряча глаза, целовала Бьярна в щеку.
Иногда, лежа в кровати, Мара пыталась посмотреть правде в глаза и спрашивала себя: действительно ли она не понимает, что Бьярн хочет большего? Конечно, Мара не была полной дурой, она все понимала. Ловила на себе его внимательные взгляды, а в редкие вечера, когда Эрл засыпал, умаявшись от учебы, и они оставались наедине, Бьярн порывался начать разговор, но Мара настолько явно пугалась, так отчаянно смотрела на него, что Бьярн качал головой и отступал.
Разве им плохо и так? Однако Мара, пока Бьярн не видел, сама украдкой рассматривала его. Красивый. Какой же, гадство, ты красивый. Но она прекрасно понимала, что не будет у них двоих никакого будущего. Она только измучает его. Слишком надломлена. А у него когда-нибудь кончатся терпение и силы ждать. Бьярн уйдет. Не этой весной, так следующей. Когда-нибудь.
«Но не сегодня. Еще не сегодня», — думала она, засыпая, и от мысли, что утром снова его увидит, становилось тепло.
А еще подспудно бесконечно грыз, подтачивал червячок сомнений. За что ее любить-то? И где-то совсем-совсем глубоко звучал надменный голос, заставляющий мертветь сердце: «Ты теперь грязная вонючка…» Мара мотала головой, пытаясь заглушить его, вытрясти из своей памяти. Он уходил на время, но всегда возвращался.
Но потом случилось то, что перевернуло все с ног на голову.
Мара стояла у зеркала и с удивлением рассматривала свои волосы: отдельные пряди достигали плеч. Она и не заметила, когда успели так отрасти. Хотя чему удивляться? В последний раз она откромсала пряди на висках еще в начале осени, а потом жизнь так завертелась, что стало не до того.
И вот теперь Мара смотрела на себя с некоторым ужасом: слишком уж отражение в зеркале напоминало ту легкомысленную, беззаботную девчонку, какой она была два года назад. Еще немного — и можно косички плести. Вздрогнула, сходила за ножом Бьярна: он всегда его держал отлично наточенным. Навертела локон на палец, оттянула и примерилась, как ловчее срезать.
— Не надо, — сказал Бьярн. — Не нужно, птаха.
Попытайся он давить или требовать, Мара немедленно отчекрыжила бы локон и глазом бы не моргнула. Но он говорил так, словно Мара его самого этим ножом резать собралась. Она обернулась. Бьярн стоял в дверях и смотрел, смотрел на нее.
— Почему? — не сдержалась Мара.
