– Пока не подрастут – да. Нельзя задевать только стариков, беременных, а также кормящих матерей, и дети этого избегают. Такие тут правила… весьма куртуазные на свой лад. Но поскольку я ни к одной из категорий не принадлежу, то…
Отец Теобальд прикусил губу, явно сдерживая слова, не приличествующие его сану, и махнул рукой, как бы отгоняя искушение.
– Самое досадное, что предводительствует ими очень неглупая девочка, дочь самых приятных родителей!
– В каком смысле приятных?
– Чистоплотные, вежливые, умеют правильно говорить, даже грамотные оба, если не ошибаюсь.
– И муж, и жена?
– Да. Они не местные уроженцы, – предупреждая следующий вопрос, пояснил кюре. – Судя по всему, жили раньше в городе, и не из близлежащих. Здесь они поселились незадолго до меня. Приютила их вдова Пейрон, якобы она им дальняя родня, но степень родства никто вразумительно определить не может, хотя здешний люд к этому вопросу весьма внимателен. Дом у вдовы большой, стоит на краю, легко уйти и прийти. Удобно для тех, кто не хочет, чтобы их заметили. Впрочем, это только мои предположения.
– А дочкой они уже здесь обзавелись?
– Нет, мне говорили, что они с нею и пришли, еще совсем малюткой. Милое, наверно, было дитя. Пока из колыбели не вылезло… Но не слишком ли много внимания мы уделяем моим мелким трудностям? Вы ведь хотите узнать все о еретиках, как я понимаю? И не забывайте об угощении, прошу вас. Вот эти лепешки с начинкой очень вкусны!
Небольшие, размером с ладонь, лепешки с загнутым краем, начиненные рубленой курятиной и запеченные с сыром и сливками, были и впрямь вкусны. Лютгер не удержался и съел две, отец Теобальд тоже приложился. Но мысли рыцаря упорно возвращались к пришлому семейству.
– Как вы думаете, что заставило этих горожан забраться в такую глушь?
– А тут и думать нечего, – кюре не без сожаления оторвался от еды. – Они сами говорят: хотели уйти подальше от шума, грязи и скверны, кои угнездились в городах, и поближе к Богу.
– В наши дни такое благочестие – редкость среди мирян, – заметил Лютгер. – Но пороки свойственны людям повсюду, а жить в городе все-таки удобнее!
– Благочестивцы эти храм здешний не жалуют, – хмыкнул отец Теобальд. – Мал он, конечно, но как-то народ в нем умещается, а эти всегда у входа стоят… – Он придвинулся вплотную к рыцарю и добавил вполголоса: – Я почти уверен, что главной скверной для них были братья-инквизиторы, а грязью – пепел разжигаемых ими костров. Братья-то нынешние, в отличие от блаженной памяти отца своего Доминика, не утруждают себя хождением по градам и весям, равно как и не рвутся проповедовать, дабы вернулась паства в храмы по доброй воле, а не по принуждению. Зато у них есть множество… скажем так, добровольных помощников, готовых разнюхать ересь там, где она имеется, где была и где ее не было. Потому что им за это полагается вознаграждение.
– Смелые речи для служителя церкви! – заметил Лютгер, высоко подняв брови.
– Можете донести на меня епископу, – огрызнулся отец Теобальд. – Я рукоположенный служитель, а не раб. И я не могу безмятежно взирать на то, как другие служители из наилучших побуждений нарушают заветы Спасителя, забывают, что суд и возмездие – Его дело, всемогущего и всеведущего! Человек, надевший белую рясу с черным нарамником, остается человеком, и сознание своей власти, неподотчетность никому, кроме господина нашего папы, портит братьев-доминиканцев, как и любого мирянина. А папа далеко и высоко, он издает мудрые указы, но за множеством важных дел ему некогда проверять, как они исполняются. Как только к делу духовного расследования примешивается корысть, немедленно еретиками оказываются люди зажиточные. И их имущество достается Ордену. Подлинные же еретики, в большинстве своем неимущие, могут спать спокойно. Как в этих условиях приходскому священнику увещевать простецов, учить их добродетели, любви к ближнему, как наставлять в истинной вере?
Чем хороши разговоры за столом – нужно подумать, возьми что-то и жуй, и никакой неловкости не испытываешь. Лютгеру понадобилась целая лепешка и два шарика сыра, чтобы освоиться с услышанным.
Сам он имел дело лишь с одним доминиканцем, но и этого хватило, чтобы признать: у отца Теобальда есть причины для недовольства. Беседа накануне отъезда, под аркадой резиденции епископа, была не из тех, которые легко забываются.
…Два лица в прохладном полумраке: одно округлое, добродушное, внимательные серые глаза; другое – узкое, жесткое, желтоватое, будто опаленное – огнем духовным или пламенем костра? Отец Жоффруа Абли, инквизитор из Каркассона, знаменитый гонитель ереси – и нежеланный гость, куда бы он ни пришел. Этот для себя гроша чужого не возьмет, но на нужды борьбы…
– Вы должны правильно понимать, брат мой, что главный враг, с коим борется и наше братство, и ваш орден, – враг Господа нашего – способен сделать своим орудием и почтенного старца, и юную деву. (И как только эти колючие слова не оцарапали ему горло?) Посему вас, привыкшего побеждать врага на поле брани силой мирского оружия, может смутить невинная внешность еретиков…
– Каковые суть не столько прислужники духа нечистого, сколько рабы его и жертвы, – вставил свое слово епископ, – и цель наша – не губить их, а спасать!
Жоффруа Абли неодобрительно поморщился.
– Спасение не всегда возможно, и вы это знаете не хуже меня, монсеньор. Когда речь идет о ереси глубоко укоренившейся, как в ваших высокогорных долинах, ее можно пресечь лишь выжиганием…
– Вы позволяете себе намекнуть, что я попустительствую ереси? – спокойно сказал епископ. – Не напомнить ли мне вам, что последний оплот альбигойцев в данном диоцезе, замок Ниор, был взят более пятидесяти лет назад, а в Монталье поставили королевский гарнизон еще до того, как я получил здесь кафедру?
– Порицать вас у меня и в мыслях не было, – ответил инквизитор, слегка умерив пыл. – Но я хотел обратить ваше внимание на то, что дурную траву необходимо выпалывать постоянно…
Дожевывая последние крошки, фон Варен отчетливо понял, что появление здесь кого-то наподобие отца Жоффруа означало бы гибель всего живого в Солтском краю. Этот и коз заподозрил бы в ереси – ведь они не едят мяса!
– Должен признаться, что обо всех этих обстоятельствах не был осведомлен, – сказал он наконец. – Теперь я лучше понимаю, почему господин епископ соблаговолил поручить сбор сведений мне, человеку пришлому.
– Можете мне верить или не верить, но я рад, что он так решил, – невесело усмехнулся отец Теобальд. – Он избавил меня тем самым от тяжкого бремени. Совесть не позволяет мне доносить на поселян, разделять их произвольно на агнцев и козлищ. А еще – страх. Ибо моя паства, в отличие от настоящих агнцев, может при случае показать волчьи зубы – за невинно осужденных родичей они будут мстить. И не только мне. Если вы опишете монсеньору мое положение здесь, я буду вам весьма благодарен.
– Хорошо, я это сделаю. Но только при условии, что вы поможете мне.
