– Это тоже знаю, – сгоряча брякнул Арнау, но тотчас спохватился: – Ну… немного… Это такие давние дела…
– О нынешних делах я и сам осведомлен. Не бойся, я не намереваюсь навредить эн Альберику. Я просто хочу понять…
– Ладно, – начал Арнау, на всякий случай оглядевшись по сторонам. – Этот замок когда-то давно не королевский был. Владел им благородный сеньор, Бернар д’Алион…
– Герб с летящей птицей?
– Ага, он самый. И вся Монталья, и долина, и другие две, тоже с замками, все была его земля, а держал он ее под рукою графа де Фуа, и все они были… ну, как бы сказать… добрыми христианами. Вы понимаете? – Рыцарь кивнул. – В те годы за веру никого не наказывали, всяк верил на свой лад, лишь бы жил праведно. А потом пришли эти, северные, и король прислал сюда войско, чтобы наших победить. Сеньор Бернар был храбрый, долго держал оборону, а потом все-таки сдался, чтобы семью свою уберечь. И сказал, что будет подчиняться церкви. Владения у него отобрали, и уехал он куда-то далеко со своими близкими. Только веру-то он по правде не менял, и когда открылось это, схватили его и сожгли…
– Печальная история, – хмуро сказал Лютгер. – Однако при чем она к нашему капитану?
– Да при том, что он – внук сеньора Алиона. Отцу его граф в возмещение потери пожаловал хорошее поместье, этот самый Трес-Фонтс, да только одно взамен трех – не больно-то радостно. Потому у эн Альберика такой герб: три ключа от замков, у него отобранных.
– Но эту тайну своего рода капитан, как я понимаю, тщательно скрывает. Откуда же ты узнал?
– В уголке сидел, когда домна Лоба дочкам объясняла, почему у них мало приданого…
Вот оно как! Рыцарь, присягнувший на верность королю, добрый католик, вернулся комендантом в тот дом, где дед его был хозяином, к людям, чьи деды были его подданными и единоверцами. Открыто противостоять инквизиции он не мог, предать своих – тоже. И священник… Похоже, у него в прошлом те же воспоминания.
Честные, благородные, верующие люди вынуждены таиться, хитрить, изворачиваться. И таков итог многих десятилетий борьбы с ересью?
Лютгер сам удивился этим своим мыслям. Он ведь на стороне Церкви, он против тех, кто называет себя «добрыми христианами», будучи при этом еретиками… как против языческих «ужиков», которые носят литовские братья Добринского ордена… во всяком случае, некоторые из них…
Отпустив Арнау, рыцарь вернулся в замок, но сразу ушел к себе, ни с кем не заговорив. Отказался от обеда, от ужина и допоздна просидел в горнице у окна, наигрывая на ротте старые напевы своей родины.
Рассказ шустрого мальчишки о храбром решении Валенсы жить самостоятельно не выходил у него из головы.
Это только в балладе юная принцесса, потерявшись в дебрях, может провести своих оробевших служанок сквозь непролазную чащобу, найти в самой ее глуши потаенный домик, победить обитающего там людоеда и прожить со служанками под его кровом до той поры, когда года через два наткнется на них принц, отбившийся в лесу от охотничьей свиты. Из соломы соткут они одеяла, из своих волос спрядут силки для кроликов, из древесного луба – корзины… Будут собирать ягоды и коренья, вялить на ветвях мясо пойманных зверьков и птиц…
Здесь нет принцев и принцесс. Служанок тоже. Малолетние отпрыски еретиков привыкли ухаживать за собой сами, но…
Детям неведомы законы жизни, они не умеют заранее рассчитывать, они не вспомнили еще, что вслед за летом придет зима, даже здесь, в южных краях, неласковая. А ни подготовиться к зиме, ни выжить до весны без помощи взрослых им не по силам.
Но кто поможет? Старики, избавленные милосердием епископа от темницы и допросов, согласно устоям своей веры, скорее всего, будут думать лишь о смерти, а в быту они и сами беспомощны. Католические семьи? Они слишком напуганы и будут чураться детей закоренелых еретиков.
В крепости с малышами некому возиться. Будь здесь дамы, они могли бы взять одну-двух девочек в услужение, но не семерых же разом! Да и вернутся ли госпожи Лоба и Гауда раньше следующей весны?
Родители? Они сегодня сделали свой выбор: те, для кого дети дороже загробного блаженства, вняли призыву священника и произнесли чуждый им символ веры. Но те, кто, подобно Имберту, предпочли отречься от родительских чувств, на следствии, несомненно, будут упорствовать – а значит, не вернутся никогда.
Сюрлетта. Она тоже не вернется.
Он знал, о каком рыцаре рассказывал Арнау. Видел его пару месяцев назад, еще нося облачение мирского монаха и пребывая при одном из отрядов армии принца Эдуарда… То есть короля Эдуарда, ибо тот ведь и прервал крестовый поход, оставил Святую землю потому, что узнал: отец его умер, стало быть, ему настало время взойти на престол. Вот так – что для рядового крестоносца дезертирство, то для монарха право, даже долг.
Впрочем, о королевском выборе Лютгер тогда не задумывался особо. Ему было о чем, кроме этого, думать. О том, например, что надлежит делать ему самому, чтобы выполнить поручение Великого магистра. Он и тогда перебирал слова, ища подходящее по значению: приказ, совет, просьба… может быть, даже мольба… На «поручении» остановился, как на показавшемся в тот миг наиболее близким к истине, но потом засомневался.
Впору было и о том подумать, кто он вообще таков сейчас: человек в вагантской рясе, не понять – брат-рыцарь ли, просто ли рыцарь… монах, мирянин…
Поэтому в тех тяжких раздумьях встреча с рыцарем-жонглером оказалась, можно сказать, судьбоносной. Иногда бывает нужно увидеть кого-то, кому пришлось еще хуже, чем тебе.
Наверняка это был тот самый человек, который прежде побывал в замке Трес-Фонтс. То есть на самом деле обнищавшие до такой степени рыцари – редкость, но все же случается; однако тут уж один к одному. Четверо детей, фокусы с мечом, малая ротта. Не виэла – мальчишка слабо разбирался в музыкальных инструментах.
А вот эн Альберик ротту опознать мог бы – но с чего бы ему всматриваться и вслушиваться? Тем более что голос у ротты сейчас не совсем таков, заметно лучше, да и вид более ухоженный.
И вообще все у того рыцаря, имя которого Лютгеру показалось запоминать излишним, было плохо, кроме детей, мальчиков: лет семи, лет девяти и двоих близнецов еще на год постарше. Они как раз хорошо получились. Голодные только были. И измученные странствием, по словам отца, длившимся уже более года.
С непроницаемым видом выслушав его игру на ротте и с подлинным сочувствием – рассказ, барон Гилберт Глен, старший над этой частью Эдуардова войска, посмотрев налево и направо от себя, сказал: «Облегчим же ношу этого бедного человека! Пусть каждый из нас возьмет на воспитание по ребенку». И первым показал пример, взяв среднего. Двое ближних к нему баронов примеру последовали: один взял младшего, другой близнецов, потому что разлучать таких братьев противно божеским и людским законам. Этот последний, кажется, был не очень доволен, ну уж как-то да переможется: на доходы от баронского лена вполне можно воспитать нескольких «лишних» благородных отпрысков чужой крови. Усыновлять их на самом деле не обязательно, это только Арнау со своего шестка так виделось.
