У Лизы от этих прений разболелась голова, и не помогало даже свежее дыхание моря, но, к ее радости, пароходик обогнул отвесную скалу, изборожденную косыми трещинами, на самом кончике которой каким-то чудом балансировало «Ласточкино гнездо» – хрупкая детская игрушка, прихоть барона Штейнгеля, – и соседи заторопились к выходу. Лиза снова увидела их, когда пароход разворачивался, покидая маленькую бухту. Говорливые попутчики взбирались вверх по крутой тропке, и мужчины, даже забыв помогать своим дамам, экспансивно жестикулировали, вероятно продолжая бесконечный спор.
А с борта уже открывался вид на Ялту – живописный до неправдоподобия город, стиснутый крутыми склонами горной чаши. Из суетной пестроты домишек, обсыпавших прибрежные холмы, белыми пятнами выбивались длинные корпуса новых отелей и санаториев. Их угловатый конструктивизм или вычурный футуристический стиль являли собой разительный контраст с беспорядочностью старых кварталов, а над скопищем построек на холме Дарсан возвышалась ажурная причальная мачта, у макушки которой покачивался на ветру серебристый пузырь прогулочного дирижабля. Мимо парохода проносились, оставляя за собой пенные буруны, ревущие глиссеры, безмятежно скользили яхты, и не было такой, у которой на корме не застыла бы томной ундиной барышня в купальном костюме, устремившая мечтательный взор в морскую даль.
Миновав траверз длинного волнолома, пароходик вошел в порт и стал пробираться к причалу меж нарядных круизных лайнеров, с носа до кормы увешанных пестрыми флажками расцвечивания. Мальчишка-матрос спрыгнул на мол и накинул петлю троса на железный кнехт. На берег перебросили сходни, и Лиза присоединилась к пассажирам, покидавшим пароход, постаравшись смешаться с толпой на случай, если вдруг покажется сам Холмский или кто-нибудь еще, посланный на поиски беглянки.
– Подайте участнику мамонтовского рейда… – забубнил у нее под носом безногий побирушка в истлевшем мундире, протягивая рваную фуражку с кучкой мелочи на дне.
Ни в каком рейде он, ясное дело, не участвовал, но Лиза никогда не скупилась на подаяния. Она потянулась за кошельком – и растерянно уставилась на свою руку, в которой не было сумочки: только ручка, аккуратно отрезанная каким-то острым инструментом – не то бритвой, не то заточенным пятаком.
Лиза потерянно заметалась. Где полиция? Скорее найти ее, потребовать, чтобы никого не выпускали в город, пока не поймают вора! Работая локтями, она вырвалась на променад и только там поняла, что зря суетится. Кого уж тут поймаешь! Не станет же грабитель дожидаться, когда его возьмут с поличным…
Без сумочки она чувствовала себя беспомощной и едва ли не голой, будучи лишена трех необходимых женщине вещей: расчески, пудреницы и помады. Да и как же быть без денег? Рушился весь ее план с почтамтом. Хоть вставай на перекрестке и раздавай автографы – по рублю за каждый… И хорошо еще, что она догадалась спрятать пуговицу в бюстгальтер! Можно, конечно, взять такси, поехать домой – но не караулят ли ее там подручные Бондаренко или люди Холмского? Как ни крути, выход следовало искать в Ялте.
Жгучее солнце насыщало аквамарином морскую гладь, беспощадно высвечивая пустоту белесого неба, заставляло барышень, одетых в невесомые платья из тюля и кисеи, прятаться под несерьезными зонтиками-парасольками, загоняло людей в тень полосатых маркиз; взгляд, случайно брошенный на светило, рассыпался пестрядью цветных квадратиков, имевших сходство с картинами кубистов. Чахлые, будто обгрызенные пальмы – совсем не похожие на те, что росли на бульваре Сансет, вяло покачивали поникшими метелками листьев. Ноги понемногу несли Лизу вдоль набережной, а сама она пыталась сообразить, кто из знакомых сейчас мог быть в городе. Кому можно довериться, чтобы это не стало сразу же известно господину Бондаренко? Кто еще, подобно Жоржу, мог оказаться у него на крючке, попавшись на удочку пьянства, азарта или сластолюбия – пороков, более чем типичных для обманчивого мира синематографа, много обещающего, да только берущего гораздо больше, чем дающего?
На афишных тумбах в глаза бросались плакаты к завтрашней премьере – с собственным Лизиным профилем и профилем красавца Самсонова, романтически тянущимися друг к другу губами на фоне развевающихся российских знамен, – налепленные равнодушной рукой расклейщика поверх бумажных напластований, напоминавших о тщете всего сущего, обрывками старых названий: «…с камелиями», «…началось с Евы», «Моя люб…» Точно! Как же она могла забыть?! Ведь в «Ореанде» поселилась, прибыв в Ялту на съемки, ее подруга Лидка Скромнова, и Лиза очень надеялась, что застанет ее, благо та имела привычку валяться в постели до полудня. А если даже она где-то гуляет, наверняка найдется еще кто-нибудь из коллег, у кого удастся одолжить денег. После того как господа Меттнер, Гольдман и Меир выстроили в Ялте кинофабрику, в городе обреталась вся актерская братия, и «Ореанда» как место жительства среди нее весьма котировалась.
Приняв решение, Лиза неторопливо обошла кругом тумбы, чтобы не привлекать к себе внимания резким поворотом, и направилась в сторону «Ореанды». Обычно толпившихся перед ней собирателей автографов, вероятно, разогнала жара, и Лиза, не повстречав никого из них, вскоре уже входила в вестибюль гостиницы, украшенный свежими панно работы Шадра с линкорами, парашютами и танками под двуглавыми орлами. Увы, здесь ее постигло разочарование. Лощеный портье объявил, что госпожи Скромновой нет в отеле, и предложил оставить ей послание.
Лиза задумалась, не зная, как быть. Стоит ли вверять драгоценную пуговицу в посторонние руки, даже если та будет спрятана в конверте? Она окинула взглядом холл отеля и, заметив телефонную будку, решила позвонить домой в слабой надежде, что услышит какие-нибудь новости, которые подскажут выход.
Едва она набрала домашний номер и в ответ на Дусино «Алло!» назвалась: «Дуся, это я», как горничная взвыла:
– Лизавета Дмитриевна! Вы живы! Матерь-заступница, пресвятая Богородица, живы!..
– Тихо, Дарья! – шикнула на нее Лиза. – Жива я, жива! Да не реви ты так, глупая корова! Борис Дмитриевич дома? Зови его скорее!
– Поеду завтра в церковь Воскресения, свечку поставлю! – причитала Дуся, не до конца еще поверившая в чудесное спасение молодой хозяйки. – А Евгений Михайлович-то… Левандовский… – вдруг снова зашлась она в вое.
– А ну давай сюда Бобу! – рассердилась Лиза, теряя терпение. – И я жива, и Евгений Михайлович жив! А ты бы меньше вздорным слухам верила!
– Лизка, это ты? – Дусю на том конце провода сменил Боба. – Ты где? Что там у тебя приключилось?
– Я в «Ореанде». Со мной все в порядке. Вижу, до вас уже вести дошли?
– А ты как думаешь? Здесь же крохотный курорт, все от безделья маются, им только дай языками почесать! Весь Симеиз гудит. Дарья пошла на базар, так ей там попались какие-то, прости господи, очевидцы с Верхнего шоссе, говорят – перевернулась, мол, машина, длинная, белая, с красными крыльями! Мол, как в лоб с грузовиком столкнулась, так отлетела, об скалу грохнулась, и вся всмятку! Дуся прибежала домой, закатила истерику, ее тетя Клава нашатырем пользовала, а потом сама валерьянку ложками хлебала. Все порывалась мчаться выяснять, что там и как, я ее еле отговорил, сам собирался ехать. Не дом, а форменный бедлам. Приехал, называется, спокойно провести отпуск…
