– Связи Бондаренко с татарами не более предосудительны, чем его работа на англичан, – солидно возразил Ужов. – Пока они с нами заодно, надеясь на союз против немцев, мы закрываем на это глаза…
– Конечно, – кивнула Зинаида. – Из-за англичан-то мы с ним и сотрудничаем. Но встает вопрос: вполне ли ему с нами по пути? Помимо покушения на Евгения Михайловича, сегодня он зачем-то пытался похитить Тургеневу, племянницу Кудрявцева, – не для того ли, чтобы потом шантажировать ее дядю?
Каждое новое откровение добивало бедную Лизу, наполняя ее голову свинцовой тяжестью. В табачном дыму все плыло и двоилось; чувствуя, что в любой момент может потерять сознание, она беспомощно цеплялась за портьеру, грозившую обрушиться под весом ее тела.
На реплики о том, что замысел Бондаренко не так уж и плох, Зинаида возразила:
– Во-первых, нам нужен не сам профессор, а его бомба, лучи смерти или что он там у себя изобрел! А во-вторых, почему Ян Данилович пошел на такой смелый шаг, даже не поставив нас в известность? А если бы его затея удалась? Какой скандал бы поднялся! И это перед самой операцией! Или он потерял всякую осторожность, или ведет какую-то свою игру!
– Зина, – нетерпеливо спросил Левандовский, едва дождавшись, когда она умолкнет, – вы так и не сказали мне ничего про Тургеневу. Что с ней? Где она?
– Не волнуйтесь, Евгений. – Зинаида одарила его едкой улыбкой. – Никуда Тургенева не денется. Сейчас она спокойно спит у меня в номере после разумной дозы веронала…
– Что же вы… – начал Левандовский, но его перебил Барсов, встрепенувшийся так, словно на него снизошло прозрение:
– Постойте! А где же та дама, которую я привел с собой? Черноволосая, в темном платье. Мы с ней пришли сразу же после вас с полковником…
Лиза не стала дожидаться продолжения. Она сиганула в окно, каким-то непонятным для себя образом ухитрившись перемахнуть через подоконник. Увы, вечернее платье не слишком годилось для таких упражнений, и так же удачно приземлиться не получилось. Лиза упала прямо на гравийную дорожку, и колену, пострадавшему на Кошке, досталось еще раз. Хуже того – свалившаяся с этой же ноги туфля улетела в кусты. Искать ее не было времени. Наскоро отряхнув подол, Лиза заковыляла прочь от дома.
Увы, не она одна предпочла для прогулок темную часть сада. Пока Лиза, прикусив губу от боли в разбитом колене, пробиралась мимо боскетов в надежде как-нибудь стороной обогнуть танцплощадку и выйти к лестнице, прямо на беглянку вынесло какого-то толстяка с козлиной бородкой и в цилиндре набекрень. «Ночью нас никто не встре-этит…» – фальшиво, но с чувством выводил он, перекрывая звуки недалекого оркестра. Заметив Лизу, гуляка удивленно пошатнулся, взмахнул, восстанавливая равновесие рукой, в которой сжимал бутылку, и воскликнул:
– Ба! А вот и встретит!.. Су… сударыня, я в восхищении! Рюмку коньяку?
Лиза молча шарахнулась от его растопыренных рук и ударилась грудью обо что-то твердое. Увидела прямо перед собой пластрон, отливавшие шелком лацканы фрака, светлое пятно гардении в петлице. Лиза подняла глаза, и сквозь прорези черной маски в нее стрельнул взгляд, еще утром засевший занозой в глубинах сознания! А в этом взгляде читалась готовность мигом свернуть ей шею тем же манером, жертвой которого стал несчастный Костанжогло.
– Не вы ли оборонили, сударыня? – сказал Бондаренко, протягивая ей потерянную туфлю. – Примерьте – на вашу ногу?
И при звуках его голоса что-то, терзавшее Лизу с минуты первой встречи, наконец обрело форму, взорвавшись в мозгу ослепительной вспышкой, осветившей все дальние закоулки памяти, в которые она не осмеливалась заглядывать долгие годы. На миг у Лизы перехватило дыхание и земля ушла из-под ног.
Только что гремевший фокстрот оборвался, словно в мире не осталось ничего – лишь этот немигающий взгляд, настигший ее много лет спустя. Она была совсем крохой, когда ее родителей увели из их имения в уездную чрезвычайку, откуда они уже не вернулись. Лиза не запомнила почти ничего, но эти блеклые глаза на бескровном лице главного комиссара в черной кожанке часто виделись ей в детских кошмарах, когда она кричала по ночам и долго плакала в подушку, стараясь не засыпать, чтобы мучительное наваждение не явилось снова.
Каким образом этот призрак из кровавых и жестоких времен очутился здесь, в пресыщенном, разгульном Крыму? Что он делал все эти годы, как сумел скрыть свое большевистское прошлое? И знает ли он сам, кто она такая? Наверняка знает – ведь ни имя, ни фамилию она с тех пор не меняла. Хотя помнит ли он этот случайный эпизод из своей жизни?
Бог весть сколько людей он пустил в расход в ту лихую пору! В этой шеренге мучеников наверняка затерялись двое интеллигентов, имевших несчастье родиться господами и выданных своими же крестьянами, ради которых они сидели в сельской глуши, пытаясь внушить им зачатки культуры и разумного жизненного обустройства…
Надо что-то делать, но что?! Как погасить блеск этих глаз, пронзающих ей зрачки холодными иглами? А в груди уже что-то сгущалось, что-то надвигалось на нее опасным и грозным знанием, и неожиданно для нее самой у Лизы вырвалось:
– Добрый вечер, господин Берзинь! Или, может быть, товарищ?
Откуда, из каких глубин всплыло это имя? Неужели она знала его с тех самых пор? Вряд ли – с какой стати кто бы стал в тот день сообщать ей, малышке, испуганно жмущейся к взрослым, как зовут страшного человека, вместе с которым в их дом пришла беда? Нет, верно, ей запомнились разговоры с братом, когда они, двое сирот, украдкой шептались по углам в детдоме, и Боба, сжимая детские кулачки, твердил сестренке: «Я на этого упыря на допросах насмотрелся и теперь вовек не забуду! Я его достану из-под земли, он мне заплатит за папу с мамой!»
– Это наш танец, сударыня, – сказал Бондаренко, когда недолгая, но грозившая стать вечностью пауза была сметена первыми тактами танго. Оркестр заиграл «Брызги шампанского».
Глава 14
Лучшей музыки Бондаренко не мог бы отыскать. Эта мелодия, издавна знакомая Лизе, имела над ней почти магнетическую власть, и, даже если бы не продиравший дрожью взгляд бывшего комиссара, она все равно не смогла бы отклонить приглашение.
Покорно вложив ладонь в протянутую ей руку, она сама не помнила, как очутилась в центре опустевшего пространства, где партнер тут же завертел ее, как песчинку, подхваченную бурным потоком. Вдруг отбросил от себя, но не отпускал, как будто что-то связало их навечно, и, застыв на миг в эффектной паузе, она безвольной куклой снова падала в его объятия, ложась спиной ему на грудь. Исчезло все, кроме звуков оркестра, игравшего по-новому, с каким-то неожиданным бравурным надрывом. Музыка взлетала к небесам на кончиках смычков, выводивших прихотливо заверченные рулады, затем милосердно растекалась душещипательным минором, но под всхлипы аккордеона вновь вспухала пышными бумажными цветами, швыряя ее то вверх, на волнах экстаза, от которого вставали дыбом волосы под париком, то вниз, в непроглядную пучину этих глаз, сверкавших перед ней мертвенным светом, и щемящий мотив танго, наполнявший грудь томительной горечью, мог лишь приглушить, но не отвратить кошмар падения.
