Тут только она вспомнила, где видела его раньше: это был тот молодой человек, который так пристально смотрел на нее на балу, когда Бондаренко раскрыл ее инкогнито. Вот ведь из огня да в полымя! Конечно, он из той же самой шайки – у Лизы пропали всякие сомнения в этом, когда она поняла, что юноша поразительно похож на Барсова: тот же по-романовски высокий, чуть скошенный лоб, такие же узкие губы и тупой, немного мясистый нос. Впрочем, разглядев его нежную кожу и светлый пушок усиков, наверняка ни разу не знавших бритвы, Лиза подуспокоилась: уж с этим-то мальчишкой она справится.
Стыдливо прикрыв рукой грудь, едва не выпадавшую из лифа, она повернулась к юноше спиной:
– Застегните мне платье!
Пока молодой человек, жарко сопя у нее над ухом, непослушными пальцами возился с зиппером, Лиза спросила:
– Кто вы, собственно, такой?
– Ах, извините, Елизавета Дмитриевна! Я забыл представиться – Юрий Бобринский, гардемарин, – и прибавил: – Ваш преданный поклонник.
– Что же нам теперь делать, Юра? – вздохнула Лиза после того, как молния наконец уступила его усилиям.
Выбравшись из машины, она наклонилась над Холмским. Тот пошевелился и что-то пробормотал сквозь зубы.
Увидев, что Холмский приходит в себя, Юра воинственно замахнулся.
– Сейчас я ему еще раз врежу, а потом увезу вас отсюда! – заявил он.
Лиза удержала его руку.
– Вы что, хотите под суд попасть?! Он же был при исполнении!
– Это приставать к женщинам нынче называется «исполнением»? – не сдавался тот.
– Нет, Юра, так нельзя! Ударить полицейского – дело нешуточное! Уезжайте поскорее! Вы меня не видели, и я вас не видела! Вы катались по городу, а уж что тут случилось и кто на него, – указала она на Холмского, – напал, мы с вами знать не знаем!
– А как же вы? – спросил Юра чуть ли не с обидой. – Я не могу вас тут оставить!
Да что с ней теперь еще может случиться! Но, несмотря на все желание избавиться от мальчишки, нужно было как-то выбираться из этой глухомани. Вероятно, Холмский завез ее куда-то на окраину Массандровского парка. Вокруг не было видно ни огней, ни построек – ничего, кроме черной стены зарослей.
– Я отвезу вас домой, – заявил Юра. – Вы же в Симеизе живете?
– Не надо меня везти домой, – отказалась Лиза. – Высадите меня в городе, а там я такси возьму.
Уступая ее понуканиям, Юра оставил Холмского в покое и усадил ее в свой кабриолет – тот самый, чьи фары послужили ей поводом к притворному обмороку. Уже по дороге в Ялту Лиза спросила:
– Как вы вообще здесь оказались?
– Отец… каперанг Барсов велел караулить внизу – на случай, если Бондаренко попытается вас увезти. Увидев, как вы сели в машину к этому типу, я решил поехать следом за вами – и рад, что оказался вам полезен!
Темные окраины кончились; они снова были на шумных улицах субботней Ялты.
– А теперь, Юра, – сказала Лиза, – я буду рада, если вы меня здесь высадите. Дальше я сама! Будьте умницей, не делайте себе же хуже!
Заставив гардемарина остановить машину, она чмокнула его в щеку, ускользнула от попытки ответного поцелуя и, выскочив из кабриолета, поспешила скрыться среди гуляющей публики. И тут на нее снова налетело. В вечерней городской духоте ее колотило так, что зуб на зуб не попадал, а в толпе мерещились то Зинаидино домино, то раскосые глаза Харуки, то спина Жоржа, готового обернуться к ней своим мертвым лицом, и чудилось, что сейчас она снова услышит его страшное «По-мо-ги…».
Спеша избавиться от этих видений, она завернула в первый попавшийся ресторан. Швейцар у входа с сомнением покосился на растрепанную посетительницу, но за его спиной Лизе уже радушно кланялся метрдотель.
– Будьте любезны, столик в укромном уголке, – попросила Лиза.
– Понимаю, сударыня, – поклонился тот и щелкнул пальцами, подзывая официанта в белом полуфраке с витыми погончиками на плечах.
Оркестр играл «Сент-Луис блюз»; лица музыкантов, по обычаю выкрашенных в негров, скрадывались интимным освещением, и над воротниками светлых костюмов парили лишь огромные бледные губы.
Получив столик, Лиза заказала бутылку алеатико, но, когда вино было налито ей в бокал, в ужасе оттолкнула его, едва не расплескав по скатерти. Показалось, что бокал полон крови.
– Уберите его, уберите! – взмолилась она, не в силах смотреть на ярко-красную жидкость. – Принесите мускат!
Ей хотелось поскорее напиться и забыть кошмар последних часов. Но едва она подносила бокал к губам, ей снова чудилось, что она пьет кровь, горло сдавливала спазма, и мускат обретал вкус мерзопакостного пойла.
Знала же, кретинка, отправляясь на бал, что нечего лезть в эту кашу! Так нет же, дернул ее черт на подвиги, захотелось барышне приключений на свою голову и другие части тела! И правильно предупреждал ее Бондаренко, чтобы она не надеялась легко отделаться. Пусть этот лицемер лишь заговаривал ей зубы, пока японец или кто другой из его бандитов тащил беднягу Жоржа к порогу будуара, чтобы всадить ему в спину ножницы и втолкнуть в комнату! И шампанским Бондаренко облил ее нарочно – рассчитывая задержать, да еще устроив так, чтобы на пленку к Горобец – которая, конечно же, не случайно бродила под окнами, прихватив камеру со вспышкой, – она попала по возможности в пикантном виде. Да уж, в любви к красивым жестам ему не откажешь…
Она уже сама не понимала, зачем сидит здесь под рыдания трубы, чего ждет – одинокая женщина в обнимку с бутылкой. Пару раз ее приглашали на танец – сперва какой-то моряк, затем темпераментный человек с Кавказа. Лиза отделывалась от них вялым «Я не танцую», но даже это усилие так утомляло ее, что она была рада, когда оркестранты взяли паузу. Впрочем, долго та не продлилась. Голубой луч пробежал по проборам мужчин и перманентам дам и замер на эстраде, поймав в свой конус коротко остриженную худощавую барышню в синем панбархате. Она подошла к микрофону, и после первых тактов музыки полился хрустальный голос, подобный журчанию горного ручья.
Лиза, зачарованная этими дивными звуками, поначалу даже не вслушивалась в слова, но те, совсем не похожие на слащавую эстрадную муть, проникали в ее сознание, исподволь овладевая им, и Лиза потрясенно вздрогнула, когда поняла – это ведь о ней поет неизвестная артистка, силой своего таланта воскресив ее молодость! Лизе казалось, что ей снова восемнадцать лет, она – студентка театральных курсов у Мейерхольда и старенькая «Аннушка», дребезжа, несет ее по бульвару вдоль Чистых прудов. Лезут в окна ветви лип, покрытых едва распустившейся листвой, весенний ветер пьянит не хуже знойных объятий на задней площадке, все пути перед ней открыты, и до счастья рукой подать… Вправду ли это было, или ей просто привиделся сон, навеянный волшебным пением? И если было, куда улетело в одночасье, оставив в груди гнетущий туман? Как вернуть прежнюю жизнь, как вновь попасть на ту колею, по которой бежал веселый трамвай успеха и удачи?
