– Так если они тут что замышляли, – настаивал шофер, – то почему же они все мертвые? Говорю тебе – это провокация! А если не англичане, так, может, наши заговорщики-монархисты. Решили страну в войну втравить, а там под шумок власть захватить – мол, теперь нужен сильный вождь и все такое. Плавала у немцев тут какая-то подлодка, так они устроили над морем взрыв, ее и выбросило волнами…
– Трупы-то на берегу нашли!
– И очень просто – пытались спастись и потонули…
– Савелий Ефимович, ясно же, что они неспроста именно там высадились – рядом с лабораторией профессора Кудрявцева! – возразила молодая дама. – Что же вы думаете, они случайно там оказались?
– Конечно, пусик, всем же ясно, – поддержала ее матрона, – профессор придумал свою бомбу, а немцы пронюхали, пообещали ему денег и приплыли, чтобы забрать его вместе со всеми секретами!
– Что за гнусное вранье! – воскликнула Лиза, выведенная из себя этой ахинеей. – Все это неправда от первого до последнего слова! Никто профессора не подкупал и никому он секретов отдавать не собирался!
– Вы что же, сами там были? – иронически поинтересовалась матрона.
– Да, была! – бросила Лиза в запале. – Я – племянница профессора, мне лучше знать!
Дама, хищно блестя глазами, обернулась к ней, нависла над Лизой и мигом сдернула с ее лица вуаль.
– Это она! – закричала матрона. – Предательница! Шпионка! Продажная тварь! Я еще вчера ее сразу раскусила!
– Да вы что! – опешила Лиза. – Кто вам это наплел?! Я от немцев еле ушла живая, а вы меня шпионкой обзываете!
– Вот как сдам тебя в Особое отделение, там живо рассудят, кто ты такая есть на самом деле! – зловеще пообещала дама.
– Да пожалуйста! Я как раз туда и направляюсь! У меня совесть чиста, а вам за эту клевету еще воздастся!
– Пусик, – потребовала матрона у мужа, – вышвырни эту негодяйку вон!
Она явно не знала, что делать – то ли задерживать разоблаченную шпионку и сдавать ее властям, то ли поскорее избавиться от опасной попутчицы: а то еще какой патруль обнаружит ее в машине, поди потом доказывай свою непричастность!
– Лапуля, – пробовал вразумить ее супруг, – нельзя же так с людьми… Ведь мы ничего не знаем толком…
– Кто ничего не знает?! Все всё знают! Нынче в пансионате только об этом и говорили! Недаром по матери она чистокровная немка – вот ее и завербовали! Или я, или она! – бушевала дама. – Я с ней в одной машине не поеду!
Вера в людей не то чтобы еще больше пошатнулась – она с грохотом рухнула, похоронив всякую мысль о том, что удастся собрать обломки. Поразительно, как быстро здесь, на побережье, разлетаются слухи! А что Лизе оставалось думать? Кто еще мог принести известие о ее мнимой измене? Не Бондаренко же оклеветал ее с того света?
Не желая слушать про себя эти гадости, она выскочила на тротуар, напоследок крикнув: «Старая сука!» – и с силой грохнула дверцей. Но стервозная тетка не желала спускать оскорбления. Не выдержав, она высунулась из машины и завопила вслед Лизе:
– Держи шпионку!
Казалось бы, в этом скопище застрявших машин и хаотично метавшихся людей, среди истошного колокольного звона и тревожных пароходных гудков никому не было дела до Лизы и она могла бы спокойно улизнуть от матроны с ее истеричным воплем – но нет, кто-то крепко схватил Лизу за локоть с негромким, почти уговаривающим: «Постой, голубка! Надо разобраться…», вокруг сразу же собралась небольшая толпа, а тут и матрона подлетела, задыхающаяся, пошедшая красными пятнами.
– Которая тут шпионка? – спросил ее какой-то доброжелатель, указывая на Лизу: – Она?
– Она, она! – заорала во весь голос матрона и ткнула в Лизу пальцем: – Это Тургенева!
– Лапуля, постой… – уговаривал матрону подбежавший вслед за ней муж, пытаясь взять ее за руку. – Зачем ты так?..
Та, не слушая мужа, отпихнула его в сторону, затем, не тратя времени, сорвала с Лизы и отбросила прочь шляпку, и тут же могучей ладонью ударила ее по лицу, разбив нос. Кто-то вцепился Лизе в ворот, разрывая платье. Из прорехи выпала ее левая грудь, и Лиза дернулась закрыть ее ладонью, еще не веря тому, что с ней происходит, еще ожидая, что сейчас они опомнятся. Что творится с этими добродушными обывателями, еще накануне бегавшими за ней в надежде на автограф? Что она им всем сделала? Нельзя же так – среди бела дня выставлять на посмешище беззащитную женщину! Она рванулась было прочь из круга, но уперлась в плотную стену тел и кулаков, и чем больше она старалась вырваться, тем сильнее нападавшие входили в раж. На ней еще больше разорвали платье, открыв взорам обе ее груди, и она уже не могла прикрыться руками – их заломили ей за спину, заставив распрямиться, чтобы все видели ее наготу, и еще сильнее, чем позор, ее охватило невыносимое чувство беспомощности. Вслед за новой оплеухой, разбившей губы, ей в лицо прилетел – кажется, опять от матроны – густой плевок. Чьи-то ногти вонзились в оголенное тело, оставив на нем кровавые отметины. С Лизы лоскут за лоскутом срывали одежду, словно сдирая кожу, снова хватали за руки, которыми она беспомощно и беспорядочно пыталась то натянуть на себя обрывки платья, то отбиваться от многорукого, многоглазого чудища, хватавшего ее всеми своими щупальцами, каждое из которых старалось оцарапать, ударить, изувечить. Кричала ли она что-то, рыдала ли, моля о пощаде? Она и сама этого не знала. Если из ее рта и вырывались какие-то звуки, они тонули в многоголосом оре, реве и гоготе, гремевшем вокруг нее. Она упала, сжимаясь в комок, но и там, внизу, на нее сыпались пинки. Схватив за волосы, ее протащили лицом по луже, затем поставили на колени, опять повалили – и все под градом тумаков, плевков, щипков. По предплечью больно ударило что-то острое и тяжелое – похоже, камень. Упав щекой на асфальт, Лиза увидела перед глазами трещину, глубокую, как ущелье, и услышала в голове слова, вроде бы сказанные ею самой, но прилетевшие откуда-то сверху: «Ну, вот и все. Еще чуть-чуть потерпеть, и все кончится». Но конца она не дождалась. Свист, вой и вопли вдруг стихли, и знакомый голос приказал:
– Вставайте!
Лиза, подняв глаза, увидела над собой Холмского в плаще-накидке поверх полицейского мундира, а рядом с ним – еще двоих, тоже в мундирах, с винтовками за плечами, с трехцветными повязками на рукавах, с противогазными сумками на боку. Кое-как поднявшись на ноги, она встала перед ним – голая, растерзанная, вывалянная в грязи.
– Так, – сказал Холмский, даже не думая отводить глаза.
Лиза безразлично выдержала его взгляд. Следственный пристав снял с себя плащ и набросил ей на плечи, затем сам запахнул его на ней, безмолвно ждавшей продолжения. Достав из кармана платок, он выдал его Лизе, и та провела платком по лицу, больше размазывая кровь и грязь, чем стирая их.
– Это шпионка и предательница… – неуверенно произнесла матрона.
– Если она шпионка, – сурово заявил Холмский, – ее будут судить и, если надо, повесят. Но самосуда я тут не допущу!
