Матрона съежилась под его взглядом и стала отступать. Вынырнувший из-за спин муж потянул ее обратно к машине.
– Где ее обувь?
Одна туфля Лизы нашлась на газоне, вторая, с отломанным каблуком, – в руках у одного из участников расправы. Лизе как будто бы припомнилось, что этой туфлей ее били по голове и спине.
– Ладно… – помедлив, сказал Холмский и бросил Лизе: – Идемте. Продолжайте патрулирование! – приказал он своим спутникам. – Я доставлю задержанную в Особое отделение.
Взяв Лизу за руку и сделав несколько шагов в сторону улицы Вильсона, названной так в честь президентами-ротворца, побывавшего здесь во время известной Ялтинской конференции, – там и находилось уездное Особое отделение, – Холмский обернулся. Люди, не желая расходиться, двигались за ними следом.
– Приказ военного коменданта города – больше трех не собираться! – сообщил Холмский с угрозой в голосе. – Под трибунал захотели?
Толпа под его взглядом стала рассасываться. Холмский, больше не оглядываясь, повел Лизу дальше. Она покорно шла рядом с ним, стараясь не думать о том, что ждет ее впереди, но в голове сами собой крутились картинки: сейчас за ней захлопнется железная дверь, она очутится в голой камере, явится грубая тетка в форме, будет рыться у нее в волосах, перебирая их прядь за прядью, запускать грязные пальцы ей в рот, потом прикажет лечь на топчан, потребует раздвинуть ноги…
Холмский тем временем перебрался через дорогу, лавируя среди запрудивших ее автомобилей, и увлек Лизу в сторону разгромленного конфекциона, зиявшего разбитыми витринами.
– Вот, одевайтесь, – велел Холмский Лизе, когда они оказались внутри магазина, среди нагромождения поваленных стоек с одеждой.
Лиза оглянулась не без растерянности: это был магазин мужского платья.
– Вас что-то смущает? – спросил Холмский.
– Нет, – ответила Лиза с вызовом, подумав: «Теперь меня уже ничто и никогда не смутит». – Спасибо. – Она скинула плащ, протянув его Холмскому, в приступе окончательного самоотречения стянула с ноги чудом уцелевший рваный чулок и нагнулась за первым попавшимся пиджаком.
– Погодите, – остановил ее следователь. – Сперва умойтесь.
Он сам повел ее умываться в туалет. Лиза не возражала – больше всего сейчас ей было страшно остаться одной. Разгром в магазине, к счастью, не коснулся туалета, и вода там шла. Холмский сам же открыл кран, подтолкнул Лизу к раковине, но, когда она, намочив ладонь, вяло провела ею по щеке, прикрикнул: – Давайте же! – и, кажется, даже шлепнул ее по мягкому.
Надавив коленом, он прижал Лизу животом к раковине, заставил наклониться над краном и принялся оттирать ей лицо, больно задевая за разбитую губу.
– Вытритесь! – выдал он ей полотенце. – Шевелитесь же, пока мародеры не нагрянули!
Вернувшись с ней в магазин, он нашел на стеллаже сорочку, одним движением разорвал упаковку и стал одевать Лизу, приказывая: «Руку! Другую руку!» Лиза почти не помогала ему, не понимая, что все это значит. К чему весь этот маскарад? Выходит, ее не в Особое отделение ведут?
Сорочка повисла на Лизе мешком, ладони тонули в глубине рукавов.
– Ладно, сойдет… – проворчал Холмский, оглядываясь в поисках брюк.
Роясь среди поваленных стоек, он приговаривал:
– Очень кстати, что хозяин немец был и на него нашлись патриоты… Тут бы еще кое-кого погромить надо, ну да ничего, до всех дело дойдет… А между прочим, что это такое про вас говорят, будто вы тоже германских кровей?
Ну да, еще и матрона обвиняла ее в этом же…
– Не знаю, кто этот вздор выдумал! – буркнула Лиза себе под нос. – Дед моей матери был немцем, и то еще неизвестно, из какой веры он в православие перешел – может, из лютеранской, а может, из иудейской…
– Жаль… – произнес Холмский. – А я-то надеялся, что вы выйдете замуж и родите чистокровных русских детей.
Лиза вспомнила его разговоры про здоровый славянский элемент.
– Вы меня для этого и спасли? – спросила она.
– Я спас вас, потому что вы ни в чем не виноваты, – сухо сказал Холмский. – И вы нужны стране живая.
Он усадил Лизу на стул и взял за ногу, чтобы вдеть ее в штанину брюк.
– Нельзя, чтобы таких красивых женщин убивали! – продолжил он. – Это противно природе и здравому смыслу! Не лезьте в эту кашу, живите себе мирно, а убивать друг друга предоставьте нам, мужчинам… Так, вторую ногу… Никогда бы не подумал, – сообщил он, – что буду вас одевать, а не раздевать…
Концы штанин пришлось подвернуть, чтобы они не волочились по земле. Потом Холмский туго перепоясал Лизу ремнем, поверх сорочки надел на нее куртку, которая была ей почти впору, бросил к ее ногам штиблеты, найденные в соседнем отделе. Затем, снова делая Лизе больно, заплел в тугой узел волосы на затылке и нахлобучил сверху кепку, надвинув Лизе почти на самые глаза. Под конец выдал ей нарукавную повязку, какие носили патрули.
– Ну все, теперь мы с вами городское ополчение, – объяснил Холмский.
– У меня же оружия нет, – сказала Лиза.
– На всех оружия все равно не хватило. Кто с оружием, почти все немцев ловят. Сюда горных егерей вызывать надо, а Дурново, того и гляди, этих бедолаг с двустволками пошлет лес прочесывать! Старый казнокрад совсем сбрендил… А вы в такой момент вздумали в город являться!
– И куда мы теперь? – спросила Лиза.
– Отведу вас в «Ореанду», к Шахматовой, – ответил Холмский. – Там и придумаем, как с вами дальше быть.
– Но… – промолвила было Лиза и прикусила язык: если Холмский знает про заговор, то ему виднее, что делать, а если не знает, то и пусть не знает. – Она никуда не уехала?
– Нет, кажется. С утра здесь была. Пока никто не знал, где немцы и сколько их, все по домам сидели и только сейчас побежали.
– А мои родные? – Лиза вдруг вспомнила, зачем она вообще отправилась в Ялту. – Где они, что с ними?
– Ваша тетя и брат временно задержаны, – Холмский чуть усмехнулся, – для их же безопасности.
– Никакой Шахматовой! – заявила Лиза. – Я иду в Особое отделение!
Холмский ткнул пальцем в ее вспухшую губу:
– Вам этого мало? Еще хотите получить? Вы, видно, воображаете, что станете героиней громкого процесса, ловкие адвокаты разоблачат все наветы в ваш адрес, восторженная публика вынесет вас из зала суда на руках, зло будет наказано, а справедливость восторжествует! Я натурально понимаю, что вы, как всякий артист, жаждете внимания аудитории, но не рассчитывайте, что это будет ваш звездный час! Все, что вам светит, – гарантированный расстрел в двадцать четыре часа, если раньше вас не найдут повесившейся в камере! Думаете, господин Папахин, – назвал он имя заместителя Ужова, – начнет дожидаться, когда вы станете давать показания? Раз он уже объявил вас шпионкой…
– Так это Папахин? – переспросила Лиза замирающим голосом.
