На следующий день, на рассвете, проехали вдоль залива в районе Лахты. Увидели родной Васильевский остров. Состав шел по окружной железной дороге. Миновали Охту, пересекли Московский проспект у здания райсовета и по Балтийской ветке прибыли в Сланцы, небольшой городишко на западе Ленинградской области. Через несколько дней перебрались на плацдарм на западном заболоченном берегу реки Нарвы. Захвачен он был еще весной. Сейчас на этом месте плещутся воды Нарвского водохранилища. Болотистые дороги в этих местах саперы вымостили жердями, уложенными поперек друг к другу. Если ехать по такой дороге на машине, то может вытрясти всю душу. В честь ленинградских улиц старожилы плацдарма называли эти трассы «Невским проспектом» и «Садовой улицей».
В конце июля сосредоточенные на Нарвском плацдарме войска перешли в наступление. Стояла задача отрезать и взять город Нарву и, вырвавшись на оперативный простор, освободить Эстонию. Поначалу дело шло хорошо. Немцы отступали. Мы вылезли из болот. Смогли посмотреть на Нарву. Справа от нас виднелся маленький городишко с небольшими одноэтажными домами. Сразу за Нарвой возвышалось три высоты, так называемые «Голубые сопки». Две из них, 60 и 70 метров, были захвачены нашими войсками с ходу, а высота 90 метров осталась у врага. Несколько попыток взять ее были неудачны. На высоте было много глубоких бетонированных колодцев. Немцы прятались в них, пережидая артподготовку, а потом поднимались наверх и отбивали атаки. Майор Примаченко поставил командиру первой роты задачу взять высоту, обещая представить за это к званию Героя Советского Союза. Рота ворвалась на высоту и стала ее утюжить. Но поддержки танкам со стороны пехоты не последовало. Командир роты запросил помощи. Примаченко велел продержаться еще немного. Мы по своей рации тоже говорили, чтобы они держались. Одна за другой умолкали рации танкистов. Дольше всех держались ротный и еще один танк. Ответив несколько раз, Примаченко перестал отзываться на их призывы. Наконец все танки умолкли. Высота осталась у противника.
Поздно вечером перенесли КП на станцию Аувере-Яам, неподалеку от Голубых сопок. Станции, как таковой, не было. Не осталось ни одной постройки. На рельсах стояли две пустые платформы. Трунов установил рацию в мощном блиндаже, метрах в трехстах от станции, и держал связь с танками. Мы поставили машину недалеко от платформ. Рядом стояла 76-мм пушка. Мимо проходил к переднему краю взвод пэтээровцев. Только начали разворачивать станцию, как на нас обрушился шквал снарядов. Выскочив из машины, бросились к платформам. Под ними уже не было свободного места. Все места были заняты артиллеристами и пэтээровцами. Мы залезли на солдат сверху. Началась ругань. Но нам-то тоже надо было укрыться, хотя платформа защищала только сверху, а с боков все было открыто. Обстрел усилился. По нам били прямой наводкой. Выстрел, и тут же разрыв. Свиста снаряда не было слышно. Когда обстрел прекратился, то оказалось, что мы свободно лежим между шпалами. Каждый выкопал себе, вернее, выскреб, ямку, чтобы спрятать хотя бы голову. Сели. Закурили. Снова начался обстрел. Все опять легли на свои места. Осколки звякали по платформе. Наконец обстрел стих. Через некоторое время мы услышали голос Трунова: «Радисты здесь?». Я ответил: «Вовка, мы здесь. Залезай к нам скорее». Он забрался к нам и спросил: «А чего это вы под платформой?». Мы рассказали, как противник лупит по Аувере. «Николай, у меня в блиндаже на рации аккумулятор сел. Надо заменить. Кто пойдет?» Мне жуть как не хотелось вылезать, а послать кого-то другого было неудобно. Скажут: «Вот, мол, сам сидит, а мне идти». «Подожди, — говорю, — сейчас сходим». Он выкурил еще папиросу: «Николай, надо идти. Сейчас поверка связи будет». Не хотелось, но пришлось вылезать. Выбрались из-под платформы, зашли в машину. Вытащили из-под стола аккумулятор. Он был пробит осколком. Володя стал осматривать машину. Обнаружил еще несколько пробоин в фургоне. Я достал другой аккумулятор и стал торопить Володю. Наконец Трунов закончил осмотр машины, и мы пошли. До блиндажа нужно было идти по дороге, проходящей вдоль небольшого озера. Ровное место. Спрятаться негде. Я почти бежал, не чувствуя тяжести аккумулятора. Володька же шел вразвалочку. Я удивился его смелости и спокойствию. Наконец спустились в блиндаж. Заменили аккумулятор. Володя провел поверку связи с танкистами. Была половина двенадцатого ночи. Передавали последние известия. Мы переключились на них. В этот день 27 июня 1944 года прозвучали пять приказов Верховного Главнокомандующего. Это был единственный день за всю войну, когда в Москве прогремели пять салютов в честь освобождения городов — Львова, Даугавпилса, Шауляя, Станислава (теперь — Ивано-Франковск) и Белостока.
Пока слушали известия, за стенами блиндажа несколько раз раздавались глухие разрывы снарядов. Вошел лейтенант — водитель танка. Его вызвали, чтобы заменить погибшего танкиста. Войдя, лейтенант громко крикнул: «Кто меня вызывал?!». Начальник штаба ответил, что это он его вызвал. Лейтенант снова закричал: «Кто меня вызывал?!». Выяснилось, что он контужен и ничего не слышит. Пришлось его отпустить.
Незадолго до этого с переднего края пришел экипаж одного из танков. Танкисты доложили, что их машина подбита и сгорела. Через некоторое время мы узнали от экипажа другого танка, что машина просто стоит на нейтральной полосе без движения. Мы сначала передали в штаб, что машина сгорела, но танкисты с передовой продолжали нас уверять, что танк невредим. Экипаж брошенной машины был вызван в штаб. Оказалось, в танк попал снаряд, и запахло дымом. Экипаж, решив, что их ИС горит, покинул машину. Начштаба Брюквин отругал командира танка и велел немедленно вернуться назад. Когда танкисты пришли на передний край, увидели на нейтральной полосе, ближе к немцам стоящий в целости ИС. Добраться до танка не было возможности. Командир пошел к ближайшей машине и уговорил экипаж уничтожить злополучный танк. Двумя выстрелами ИС был подбит. Танкисты вернулись в штаб и доложили, что танк горит. После случившегося экипаж был переведен в резерв.
Прослушав известия, я пошел обратно на станцию Аувере. За полчаса, проведенные в блиндаже, я позабыл все страхи. Спокойно вернувшись к платформам и подойдя к машине, я заглянул в нее. Подошел к платформе. Окликнул ребят. Те сказали, чтобы я быстрее забирался к ним. Оказывается, только что закончился очередной обстрел. Я залез под платформу, но тут прибежал посыльный и велел быстро собираться к переезду на новый КП.
Приехали в большое имение. Вокруг огромный старый парк. Поставили машину у невысокого холма, в котором был вырыт погреб. Развернули рацию, начали работать. Рядом находились еще два штаба. Вдали раздался пушечный выстрел. Через несколько секунд послышались свист тяжелого снаряда и сильнейший взрыв. Через каждые две минуты — снова выстрел, свист и взрыв. Шел методичный обстрел района нашего расположения тяжелыми дальнобойными снарядами. Ребята, свободные от дежурства, укрылись в погребе. Заработала рация. Штаб армии передавал радиограмму. Радиограмма оказалась длинной. Пока я ее принимал, рядом несколько раз рвались снаряды. При каждом разрыве я пропускал несколько цифр. Когда закончил прием, выяснилось, что не принято несколько групп, состоящих из пяти цифр. Пришлось попросить радиста штаба армии повторить эти группы. Приняв радиограмму, передал в штаб армии сигнал «АС» — «связь временно прерываю». Отнес радиограмму начальнику штаба и тоже спустился в погреб. Погреб, врытый в склон холма, был больше похож на сарай. Передняя стенка сколочена из досок. Посередине большое окно, закрытое ставнями. После каждого взрыва ставни падали. Приходилось выходить из погреба и возвращать ставни на место. Спокойно работать в этом имении было невозможно, и начштаба Брюквин решил сменить место.
