Начали проходить комиссии. Медицинская комиссия признала меня годным. На мандатной комиссии спросили, в каких войсках хочу служить. Я этот вопрос уже обдумал. В авиации собьют. В артиллерии придется пушки на себе таскать. А про танки в то время говорили, что их и снаряды не берут. Действительно в 1942 году танки КВ пробивались только при прямом попадании тяжелого снаряда. Я и заявил, что хочу в танкисты. Возразил председатель комиссии: «Если бы ты был шофером или трактористом, — сказал он, — тогда можно бы, а так не подходишь». Но вмешался военком района, старый танкист капитан Бармашов, потерявший на Финской войне глаз. Он сказал, что в танковых войсках нужны не только водители, там нужны и грамотные люди. А у меня как-никак было девять классов, и меня зачислили в танкисты. Вручили повестку, когда явиться подстриженным, с ложкой и кружкой. Необходимо было сдать продовольственные карточки, но я решил их не отдавать, пусть родители хоть на неделю получат продукты.
В назначенный день пришел на призывной пункт, все в тот же клуб Балтийского завода. Родители проводили, поплакали. Нас построили, стали проверять. Подстрижен, ложка с кружкой есть, а справки о сданных продовольственных карточках у нескольких призывников не оказалось. «Выйти из строя и через три дня явиться со справкой»: вернулся домой. Мать в слезы: «Вот попадешь теперь в пехоту или в саперы», но отец спокойно сказал: «Ничего, день минешь — год живешь». Он пошел в жилконтору и за пайку хлеба получил справку, что карточки украдены. Накануне отправки мать взяла у меня бумажник, где хранились документы, и пришила внутри медный крестик, сказав: «Пусть Господь тебя хранит». Всю войну и до сих пор остается этот крестик у меня в бумажнике. Всякое пришлось пережить, побывать в разных передрягах, но, слава Богу, я остался жив и здоров.
Через три дня опять слезы матери, и я снова прибыл на призывной участок. В этот день шел набор в саперы и связисты. Мы гадали, куда попадем. Павел Карпеко, тоже одно время работавший на хлебозаводе, пошел в разведку. У знакомой девушки, секретаря комиссии, он узнал, что мы зачислены в радисты. О радио, кроме репродуктора, я тогда и понятия не имел.
Нам объявили, что будем учиться в Ленинградской военной школе радиоспециалистов. На трамвае доехали до Советского (Суворовского) проспекта. Зашли во двор военного училища связи. Расположились на газонах. Со всех районов народу набралось много. Вызывали в помещение. Заполняли анкеты. Переночевали на полу в каком-то большом зале. Утром получили обмундирование. После завтрака нас отправили на Финляндский вокзал и дальше на поезде в Левашово. Там курсантов построили в колонну и повели в Осиновую рощу, в филиал училища. Разместились мы в сарае с двухэтажными нарами.
Сразу начались занятия. Изучали уставы. Занимались строевой подготовкой. Много внимания уделялось радиотехнике. Некоторые курсанты никак не могли понять, как радиоволны проникают через стены зданий.
Но главное — прием на слух и передача на ключе. Для начала учились отличать точку «ти» от тире «та». Начали изучать буквы. Сначала простейшие: е — ти; т — та; м — та, та; а — ти, та. Затем более сложные. Некоторые буквы звучали как словосочетания.
Буква «Б» — та, ти, ти, ти — звучит как «дай закурить». «Ф» — ти, ти, та, та — «тетя Катя». Цифры почти все переводились на словосочетания: 2 — ти, ти, та, та, та — «я на горку шла»; 3 — «идут радисты»; 4 — «скоро будет пять с протяжными пять»; 5 — «скоро будет пять с коротким пять»; 6 — «дай закурить»; 7 — «дай, дай закурить». Так было проще и быстрее запоминать.
С увеличением скорости передачи на ключе многие перестали успевать записывать принятый текст. Не успевавших отсеивали. Был у нас курсант Швец. Весельчак и балагур, по профессии гужбан, ломовой извозчик. Образование пять классов. Его отчислили первым, перевели в дизелисты. У меня учеба шла неплохо. Здесь же, в Осиновой роще, мы приняли присягу.
В октябре, с наступлением холодов, вернулись в училище. Три роты курсантов, в том числе наша, седьмая, разместились в большом доме, выходящем на улицу Салтыкова-Щедрина и Таврический сад. Фасад дома был с большими колоннами и очень красив. Недалеко от него — здание музея Суворова с мозаичными картинами на стенах. Рядом с нами — казарма, которую занимали две женские роты. Тут же, внутри школы, — футбольное поле и баня. Столовая находилась в офицерском училище.
В городе стало больше караульной службы. В ноябре прошел сильный снегопад, и наш взвод вывели на улицу убирать снег. После долгого перерыва мы впервые оказались среди гражданских лиц.
Нас стали посылать патрулировать по городу. Маршрут по Советскому проспекту, по улицам Салтыкова-Щедрина и Парадной. Зима 1942 года была морозной. Мы часто заходили погреться в помещение на первом этаже одного из домов по Советскому проспекту. Скорее всего это была кухня большой квартиры, ранее принадлежавшей какому-то ученому. Сейчас здесь хозяйничали дворники. Вместо дров в плите сжигались книги. Каких только книг тут не было. Иногда мы брали их с собой в казарму. Несколько раз во время патрулирования я со своими напарниками ездил домой. Договаривались со сменщиками, чтобы те не поднимали шума, если мы задержимся, и отправлялись по домам. Главное, чтобы в это время не было воздушной тревоги, иначе можно было надолго застрять в пути.
Как-то мать пошла провожать меня. Дошли до 1-й линии. Она говорила, чтобы я служил честно, что защита страны всегда была святым делом для нашего народа. Меня удивило, как неграмотная женщина простыми словами высказывала такие правильные мысли.
Кормили в радиошколе неважно. Очень часто на второе давали овощное рагу, в основном из свеклы и брюквы. Рабочими по кухне ходили курсанты, а официантками в столовой были девчата-курсантки. Работали они красиво. Бегом подносили поднос с шестью тарелками и ловким движением пускали их по длинному столу, за которым сидели двенадцать человек. Иногда удавалось словчить. Тарелки с первого подноса хватали и прятали под стол, а следующие оставляли на столе. Потом незаметно делили содержимое порции на двоих. Случалось, что старшина засекал эту операцию и метал в адрес провинившихся громы и молнии.
Старшиной роты был Соколовский. Как и всякий старшина, он был строг и требователен. Помощник командира взвода старший сержант Малышев был гораздо мягче и пользовался любовью курсантов. Командир взвода, бывший радист, попавший в школу после тяжелого ранения, был хорошим специалистом, но командовать не мог. Во время прохождения перед начальством Малышев часто брал командование на себя. Под его команду мы «рубили асфальт» ботинками, отрабатывая «ногу на всю ступню и мах руки до отказа».
Однажды после караула пошли на ужин. Наши рабочие по кухне наряд еще не сдали. В таких случаях ребята иногда подбрасывали своим что-нибудь поесть. Мы увидели, как один из наших курсантов, дежуривших по кухне, тайком выскребает из банки остатки консервов. Окликнули его, но он сказал, что у него уже ничего не осталось, и скрылся в глубине столовой.
Был у нас курсант Николай Колокольчиков, хорошо игравший на баяне. Он с ним пришел в армию и в минуты отдыха часто играл, а мы с удовольствием слушали. По окончании учебы его оставили при школе.
