— Потому что сама только что поняла, — обиделась Алиса.
— Должен заметить, что это не оправдание, — возразил Дэльфин. — Тебя не поторопишь — не спасёшься! Ну и чего ты ждёшь, девочка? Ну-ка, развязывай меня, да поскорей, будешь возиться — не успеешь!
«До чего же здесь все невоспитанные! — подумала Алиса. — Вот возьму и оставлю этого грубияна на рельсах — так ему и надо!»
Однако она была слишком добра, чтобы поступить подобным образом, и немедленно принялась высвобождать профессора. Разматывать веревку оказалось труднее, чем заматывать, — та постоянно цеплялась за тетрадь, которую Дэльфин прижимал к себе так, словно от неё зависела вся его жизнь (в некотором смысле так оно и было). Когда веревку наконец удалось развязать, оба снова вскарабкались на платформу: первой — Алиса, опять по спине профессора, потом сам профессор, которого Алиса, пыхтя и отдуваясь, втащила наверх. На э^от раз Дэльфин забыл свою трость, так что Алисе пришлось снова спуститься на рельсы и подобрать её. И ровно через две секунды после того, как Алиса и профессор вместе со всем его имуществом оказались в безопасности на платформе, из туннеля вынырнул маленький паровозик.
— Итак, — профессор Дэльфин Косаткинд снисходительно улыбнулся Алисе, — я считаю, что всё закончилось…
— …вполне удовлетворительно, — продолжил Дэльфин Косаткинд, устроившись у окна в купе поезда. — Спасательная операция прошла без лишней суеты, поскольку нас было всего лишь двое и никто нам не мешал. — Он сделал новую пометку в тетради. — Ты действовала быстро, решительно и ничего не забыла. В награду за это я решил забыть чепуху, которую ты несла на платформе. Разбойники, пишущие своё Жизнеописание, вот уж действительно! Какое у тебя дикое воображение, дитя!
— Я всего лишь имела в виду… — начала было Алиса.
— Вот! — вскричал Дэльфин. — Ты можешь сколько угодно думать, говорить, упоминать, утверждать, взвешивать, заявлять, даже предполагать, если тебе так хочется, но только не иметь в виду! Во что превратился бы мир, если бы каждый был волен иметь в виду всё, что угодно, да ещё в виде чего угодно! Но если у кое-кого есть кое-какие виды на кое-что, это совсем другое дело…
— Я не понимаю, что вы… — Алиса чуть не ляпнула «имеете в виду», но вовремя спохватилась, — о чем вы говорите.
— Хорошо, я введу тебя в курс дела. Видишь ли, моя дорогая, каждый вид — драгоценен! А вымирающий — особенно. Когда и если я въеду на морском коньке в Президиум Академии и стану Президентом, уж тогда я все виды, ввиду их драгоценности, введу в Красную Книгу, а не только в еду. Вот каковы мои виды!
— Я с вами полностью согласна, — сказала Алиса, совсем потерявшись, — но дело в том…
— Дело в том, — перебил ее профессор, — что всякое дело требует ведения, но чтобы вести дело правильно, нужно все вести и сведения свести воедино, и только после этого сведе́ния использовать све́дения, но обязательно с ведения ученых и по совести. Впрочем, сведения и вести порою бывают таковы, что их не так-то просто довести до сведения.
— Если бы вы привели пример, — испуганно заметила Алиса, — может быть, мне стало бы понятнее.
— Приведу! Ещё как приведу! — воскликнул Дэльфин и с места в карьер продекламировал следующее:
Невеста славится косой,
жених бахвалится косой,
а мимо них бежит косой —
скажи мне, кто из них косой?
— Ну, кто имеется в виду? — спросил профессор.
Алиса представила себе раскосого испуганного зайчишку, и ей стало его жалко. Косоглазая невеста — совсем никуда не годится. А жених? Оно конечно, не так страшно! «Ну а вдруг я ошибусь, — подумала Алиса, — ему ведь обидно будет». И тут же вспомнила, как по утрам кухарка ворчит на своего мужа, кучера: «Опять вчера заявился косой!» — однако у кучера поутру оба глаза, как правило, бывали на месте. Алиса окончательно запуталась и сказала:
— Не знаю.
— И правильно! — одобрил Дэльфин. — Никогда не говори того, чего не знаешь наверняка. Теперь урок нужно закрепить.
И он прочёл ещё одно стихотворенье:
Жил-был на свете старожил,
он луг и грядки сторожил,
в ночь обходил он с луком
и луг и грядки с луком.
Однажды лег он под сосну,
сказал: устал! чуть-чуть сосну…
Когда же он проснулся вдруг,
то завопил: — А где же…?
— Итак, — обратился Дэльфин к Алисе, — как ты думаешь, какое слово стоит перед вопросительным знаком?
— Ну, это и Ежу понятно, — улыбнулась Алиса, почему-то вспомнив Деревенского Мыша.
— Правильно. А если я спрошу, как это слово пишется?
— Очень даже просто, это слово из трех букв: Л-У-К… то есть, я имею в виду… — И Алиса задумалась: — Может быть, все-таки Л-У-Г? Луг, конечно, большой и никуда вроде бы не мог деться, но в жизни чего только не бывает — засыпаешь в одном месте, а просыпаешься совсем в другом. (Это Алиса хорошо знала по собственному опыту.) А если это Л-У-К, то что имеется в виду — стрельчатый лук или лук со стрелами? — Она окончательно зашла в тупик, замолчала и вдруг подпрыгнула от радости: — Я поняла! Это слово вообще нельзя написать правильно, если не знаешь, что имеется в виду…
— Вот именно! — торжествующе воскликнул профессор. — И я уверен, что ты запомнишь этот урок надолго, — продолжал он, строго глядя на Алису, — потому что сегодня ты научилась от меня большему, чем могла бы научиться в школе за многие-многие лета.
— Вы совершенно правы, потому что летом я в школу не хожу.
Этого последнего замечания Дэльфин как бы не заметил.
— Что же до Собственноручного Жизнеописания разбойников, — продолжал он, — то это совершенно невозможно. Собственноручное Жизнеописание всегда пишется от первого лица, а первое лицо — Я, никто иной, и я всегда пребываю в единственном числе (если, конечно, не выхожу из себя), и вообще, первое лицо — всегда единственное, — а как же иначе! — но если ты полагаешь, что бывают Жизнеописания Множественноручные, тогда давай кончим этот глупый разговор!
Он снова уткнулся в свою тетрадь, открыв её всё на той же странице, и вдруг вскричал, горестно тряся головой:
— Ай-яй-яй! Как же мне это надоело! Как же я устал от всех этих сюрпризов!
— Что случилось? — спросила Алиса, вновь сгорая от любопытства.
— Беда! Совсем беда, — прорыдал профессор. — Здесь чёрным по белому, — и он ткнул плавником в тетрадь, — написано, что наш поезд угодит в песчаную бурю, которая называется «самум». Я даже дважды подчеркнул: «самум»! И где же он, спрашиваю я, где этот самум? Где?
