И тут Алиса умолкла, вспомнив про оторванную пуговку на Дининой душегрейке. И пришлось ей снова взяться за дело. Она выудила нитку с иголкой из кармашка, поднесла иглу к глазам, прищурилась — и случилось нечто совершенно невероятное: за игольным глазком (теперь-то уж точно это был глазок, а не ушко!) обнаружился восхитительный, просто самый волшебно-восхитительный вид. Алиса сморгнула и опять заглянула в глазок. В овальном отверстии четко виднелось, словно вырезанное на брошке-камее, маленькое желто-зеленое поле, окаймлённое живой изгородью и усеянное какими-то конопушками, похожими на крошечные копнушки сена; поле отлого спускалось к простиравшемуся до самого горизонта взморью с чудесной песчаной отмелью.
Алиса страшно удивилась и поэтому почти не испугалась; а ещё ей тут же захотелось прогуляться по полю, пробежаться босиком по песочку. И либо иголка стала больше, либо Алиса — меньше, не знаю, только вдруг оказалось, что в игольное око можно выглянуть, как в окошко. Алиса тут же, недолго думая, высунулась по плечи, и теперь вся заигольная страна лежала перед ней как на ладони — зелёные пятна, извилистые линии, — словно это была карта, а не настоящая страна. Алиса высунулась ещё чуть-чуть, потом ещё — и, потеряв равновесие, вывалилась наружу.
Только что она играла с Диной перед пылающим камином и вдруг очутилась в высоком ярком летнем небе! И опять почти не испугалась: во-первых, ей было интересно, а во-вторых, когда спешить некуда, почему бы не рассмотреть всё самым внимательным образом?
«Все-таки странно, что я ни чуточки не боюсь, хотя витать в облаках, говорят, небезопасно, особенно девочкам. Но ведь никаких облаков нет! Кажется, этот способ передвижения называется „воздухоплавание“. Теперь я смогу стать главным спицисолистом в этой области, — важно подумала она, — и ко мне будут приходить за клоунсультациями».
Чтобы убедиться, что она действительно плывёт, а не падает, Алиса попробовала грести руками и тут же перевернулась вверх тормашками.
«Простите, пожалуйста, сударь, — обратилась она к себе самой, — не объясните ли вы мне, что такое тормашки?» — «Ах, право, сударыня, это, наверное…» — начала она отвечать, но осеклась, вдруг заметив, что земля и небо поменялись местами: теперь аккуратно возделанные поля словно бы парили высоко-высоко у неё над головой.
— Только этого не хватало! Меня могут обвинить в нарушении Закона Тяготения. Этот закон, если я не ошибаюсь, гласит, что всякое тело, которое подброшено вверх, должно упасть вниз. Но, во-первых, моё тело никто не подбрасывал. (Занятая этими мыслями, Алиса не заметила, что скорость её намного увеличилась.) А во-вторых, судя по всему, я направляюсь не вниз, а вверх. Хотя, — задумчиво добавила она, — это как посмотреть: я смотрю на кресло сверху вниз, а Дина — снизу вверх.
Тут в воздухе, прямо у неё перед носом, что-то сверкнуло на солнце.
— Ой, — воскликнула она, — что это? Жук? Или, может быть, светлячок? «Ах нет, сударыня! — ответила она самой себе. — Просто ваши кармашки тоже перевернулись вверх тормашками, и из них что-то вывалилось».
Рассуждая таким образом, Алиса пыталась получше разглядеть блёстку, и наконец ей это удалось. Знаете, что это оказалось? Её иголка!
— Наверное, она пролезла в свой собственный глазок, как та змея, что заглотила себя с хвоста.
Алиса попыталась схватить иглу, но в результате опять перевернулась в воздухе, на этот раз вниз тормашками; игла же, обогнав её в полете, исчезла из виду.
— И что же мне теперь делать? Как я вернусь домой? А если я не вернусь, Дина разволнуется — по крайней мере, мне так кажется; и скоро уже наступит время чая — то есть так оно было до того, как всё перевернулось, а после того — никому не известно, что будет, а что было. К чаю обещали жареные пирожки, а на обед — жаркое. В холодный декабрьский день нет ничего вкуснее жар…
Алиса смущённо умолкла, потому что там, где она очутилась, и без жаркого было слишком жарко, но обдумать, как влияет перемена климата на самочувствие, Алиса не успела, — времени на такие пустяковые размышления не осталось, — земля, будто с места в карьер, рванулась ей навстречу. Не успела Алиса и рта раскрыть (или, наоборот, закрыть), как врезалась во что-то, по счастью, не слишком твёрдое.
Она скоро пришла в себя, но лишь затем, чтобы обнаружить, что сидит в темнющей темнице и только бледный лучик света пробивается откуда-то сверху.
— Ах, наверное, я угодила прямо в копну! — воскликнула Алиса. — Так оно и есть! В голове солома и в чулках, и за ворот попало — ой, щекотно!
Сидя на холодной убитой земле в соломенном застенке, она пыталась сообразить, где может быть выход из этого безвыходного положения — сверху или сбоку? Где вход, там и выход, в конце концов решила она и, с трудом проталкиваясь вверх сквозь солому, встала на ноги и выпрямилась во весь рост. К её великой радости роста хватило как раз на то, чтобы, пробив головой копну, вынырнуть на белый свет. Копна оказалась ей ровно по шейку, и Алиса подумала, что вид у нее, наверное, такой, будто она в маскарадном костюме.
Она уже размышляла, как бы высвободиться из этого соломенного плена, когда вдруг услышала какой-то писк — где-то возле левого уха. Чтобы увидеть, что там такое пищит, нужно было повернуть голову, однако Алиса боялась, что, повернув голову, перестанет слышать писк («потому что уши у нас, сами знаете, поворачиваются вместе с головой»), а звук и без того был очень тихим. Она замерла и стала изо всех сил вслушиваться. Сперва различила только: «А-а-а! А-а-а!», потом: «А-А-и-у! А-А-и-е!», наконец разобрала: «Аюсь! Аюсь! Амагите! Амагите!» — голосок был отчаянно испуганный.
Теперь Алиса просто обязана была повернуться лицом к терпящему бедствие. И она повернула голову — медленно-медленно (вовсе не оттого, что, стоя по шейку в соломе, вертеть головою трудно, нет, просто она не хотела испугать несчастного незнакомца) и очень удивилась, когда разглядела существо, которое пятилось от неё к самому краю копны. Больше всего оно походило на обыкновенную деревенскую мышь. На самом деле оно не только походило на деревенскую мышь, но и было самой настоящей мышью. На голове у зверька красовалась соломенная шляпа, надвинутая на то, что у человека называется лбом, а в зубах вместо сигары торчала длинная соломина. Оттого что у Мыша со страху зуб на зуб не попадал, соломинка смешно подёргивалась и подпрыгивала.
(Чуть позже, когда они разговорились, Мыш, между прочим, заметил: «Хатя я и мышь, но писать меня надабно без мягкаго знака, патаму как я есть мышь мужескаго рода!»)
Уставившись в огромное лицо Алисы, Деревенский Мыш вопил «Ба-аюсь!» и «Па-амагите!» все громче и громче, пока писк его не сравнялся по громкости с человеческим шёпотом. Только тут Алиса сообразила, что бедняга уже допятился до самого края и вот-вот сверзится с копны вниз. Она бы и рада была перенести Мыша подальше от обрыва, но, стиснутая соломой, не могла и пальцем шевельнуть.
