Действительно, Петрович, зачем же ты хранил это столько лет, да еще в депозитарном сейфе с совместным допуском с дочерью? Дураком ты не был. Ты ведь не хотел, чтобы она нашла, прятал всю историю от нее. Тогда почему не уничтожить?
Иван достал из кармана телефон и порылся в контактах, выискивая номер капитана Кома. Других связей в Тверской области у него не было, да и это было так — выстрел в небо. Дмитрий Павлович даже не сразу вспомнил Ивана, но потом попытался вникнуть в суть дела.
— Какой, говоришь, год? Две тысячи третий? Да там уже и архив могли уничтожить за давностью. Не понимаю, майор, а тебе это зачем?
— Да так, один гештальт закрыть. Нужно, короче. Для общего понимания глубины глубин. Глянь, а? Там ведь должен был быть отказ в возбуждении. К нему, скорее всего, прилагается архив доков. А с меня причитается.
— Причитается с него, — проворчал Ком. — Со всех причитается, да никак не причтется. Ладно, перезвоню, — отрезал Ком.
Иван откинулся на стуле, забросил обе руки за голову, потянулся. Лучше. Он сделал все, что мог. Нужно было двигаться вперед, к пачке необработанных заявлений, но Иван снова открыл ящик стола и достал то, что Алиса швырнула ему вместе с документами об аварии. Несколько листов — конкретно восемь, — которые не имели никакого отношения к старому делу и были написаны совсем недавно. Имена, фамилии, какие-то числа и кое-где даты. Последняя дата была в декабре, практически накануне смерти Морозова, буквально за неделю. Иван нашел старый приказ, подписанный Морозовым, и удостоверился, по крайней мере, на первый взгляд, что почерк писавшего список совпадает с морозовским.
Куча фамилий, почти все записаны разными чернилами, иногда вообще карандашом. Вписывал явно тем, что было под рукой. Эти листы покрывали записи за два с лишним года — словно Морозов тайно работал букмекером и принимал ставки от игроков, только вот числа не походили на ставки. Иван вообще не был уверен, что это деньги. Слишком большие числа, самое маленькое начиналось от шести миллионов. Таких было немного, в основном десять, пятнадцать миллионов, а недавно, в сентябре, было даже двадцать пять. Числа не круглые, напротив, очень точные. На обороте одного из листов, внизу, Морозов вручную, в столбик умножил сто четырнадцать тысяч пятьсот тридцать восемь на восемьдесят три. Результат — девять миллионов пятьсот шесть тысяч шестьсот пятьдесят четыре «чего-то» — был обведен в кружок.
Если это деньги, то суммы баснословные. Иван сравнил числа с банковскими выписками, пытаясь найти аналогию с чем-то из общей сводки со счетов фирмы «Форсаж Логистикс», но если там и проходили похожие суммы, то редко и сразу направлялись дальше, подрядчикам по строительству. Двадцати пяти миллионов зараз не было никогда. Бумаги беспокоили Третьякова, поэтому он все-таки решился, отсканировал списки для себя, а оригиналы поехал и передал аудиторам, занимавшимся «Форсажем» в целом и сбежавшим Шестобитовым в частности.
— Откуда это? — удивились они.
— Нашел в бумагах. Дочь передала, — сухо ответил Третьяков. — Берете? Вдруг что-то важное.
— Ну, глянем, — без энтузиазма кивнул один из экспертов. — Фирма-то чистая, насколько это вообще возможно в наше смутное время. Мало ли что за список. Мы тут уже перелопатили гору бумаг.
— Перелопатите еще одну, — угрюмо буркнул Третьяков.
Алиса не отозвалась ни на следующий день, ни после выходных. Иван даже позвонил Крису Моргану, но тот сказал, что не видел ее с того самого дня, когда она сбежала из больницы. Была ли она в институте? На такое предположение Крис нервно и неприятно расхохотался. Вся эта ситуация начинала всерьез беспокоить Третьякова, и он решил: вечером заеду и вытрясу всю дурь из девчонки. Тем более что Ком не подвел, и из Твери пришел ответ — тяжелое, на полтора гигабайта, письмо с фотографиями, сделанными на чей-то телефон с хорошим разрешением.
«Отказное» дело по Ренату Тагиеву чудом завалялось в архиве. Иван прочитал первые документы прямо с телефона, но потом распечатал все присланное и оставил, не трогая, до вечера. Только попав к себе в комнату, он разложил две версии документов на полу и принялся сравнивать их — документ за документом, строчку за строчкой. Фотокопии из тверского архива включали в себя идентичный набор документов по ДТП, с дополнениями, вложенными в дело позже, но в тех документах, которые имелись в обоих наборах, данные совпадали буквально до буквы. Дата, время, участники, место и обстоятельства аварии — все было одинаковым, слово в слово. Но вот выводы разнились. Виновником аварии в отказе о возбуждении был указан погибший Ренат Тагиев. Дело явно подтасовали.
Иван неуклюже поднялся с пола — ноги затекли от долгого сидения. Размялся, пошел на кухню и молча сжевал бутерброд с заветренным сыром. Что и говорить, ситуация складывалась неприятная. И так в газетах зимой было вылито достаточно грязи на всю семью Морозова, от стандартных коррупционных версий до смерти от рук собственной дочери. Если то, что случилось в две тысячи третьем году, всплывет сейчас, грязь польется с новой силой. И сам Морозов не мог не понимать, что эти сраные копии опасны, что их не то что хранить, их нужно было сжечь еще тогда, в две тысячи третьем. Какого хрена, Петрович? Какого хрена ты…
— Погоди-ка, — вдруг протянул Иван, забил весь бутерброд в рот и быстро вернулся в комнату. Снова склонился над бумагами.
Так, что тут есть? Отказ в возбуждении. Схемы ДТП — оригинал и почти под кальку перерисованная копия, поменяли только сторону дороги, остальное — один в один, рисовал тот же человек. Значит, подкупили инспектора «на входе» — того, кто приехал на место аварии. Заключение эксперта написано позже. Виновным признается гражданин Тагиев. Иван не нашел в архивном деле медицинского освидетельствования Морозова, что и понятно. Нет бумаги, значит, был трезв. Проще вынуть из дела, чем фальсифицировать. Зато имелось рукописное объяснение Андрея Петровича Морозова об обстоятельствах дела. Показаний Тагиева нет, понятное дело. Что-то цепляло внимание, что-то смущало Ивана, и он продолжал раскладывать бумаги, как пазлы. Потом потянулся на карачках к телефону, загрузил отсканированные копии недавно отданных аудиторам списков, поднес к экрану объяснение Морозова, с другой стороны положил схему ДТП и протокол. Перевел взгляд с одной бумаги на другую, на экране, на третью и обратно.
— Вот черт. Привет-привет, — восхищенно прошептал он. Затем поспешно поднялся, сгреб все бумаги в кучу и пошел к двери, на ходу натягивая приличную рубашку. Теперь ему было что сказать Алисе.
Почерк не совпадал. Объяснение писал не Морозов и не офицер, составлявший протокол. Объяснение написал неизвестно кто. Третье лицо. Тень из-за спины Морозова. Это ни черта не объясняло всего, только порождало новые вопросы. Действительно, как мог пьяный Морозов с переломанными конечностями, к тому же пролежавший несколько часов без сознания, в один миг ожить и договориться хоть о чем-то с сотрудниками ГИБДД? Нет, не мог. Скорее всего, все было, как всегда. Кто-то вызвал полицию и «Скорую», аварию «разобрали», пострадавших увезли в больницы, мертвых — в морг. Протокол составляли офицеры дорожной полиции, причем составляли, скорее всего, после отъезда «Скорой», вообще без единого участника аварии. Освидетельствование Морозова на алкоголь при этом вообще проводили медики на «Скорой» и вложили в дело после.
