— А результата никакого нет, — радостно сообщил аудитор. — Этот список — просто список клиентов их фирм, риелторского отделения. У них довольно крупное отделение, у них ведь есть и свои квартиры, которые они получали в качестве компенсации от застройщиков. Иногда продавали целые блоки. Иногда просто выступали, как агенты, оформляли договора и получали комиссию.
— Большу́ю? — спросил Иван, вытянувшись и выпрямившись, как охотничья собака, почуявшая в воздухе еще неясный, еле заметный запах добычи.
— Что — большу́ю?
— Комиссию — большу́ю?
— Да какая разница? Вы что, боитесь, что «Форсаж» с комиссии налоги не заплатил?
— Хотя бы и налоги. Значит, так: отложите для меня договора с этими клиентами и попросите ничего не трогать.
— Да нет там никаких договоров, — буквально взорвался эксперт. — Такие договора обычно уничтожаются почти сразу после сделок. Я просто нашел несколько имен из вашего списка в списках на регистрацию.
— Отлично, эти списки тоже отложите. И все, что у них есть. Есть там что-то?
Аудитор помолчал, потом шумно выдохнул:
— Да, есть файлы, которые еще сохранились. Подготовленные договора, акты, все, что положено. Это просто файлы без подписей, и вообще не факт, что договора были заключены.
— Присылайте все без исключения.
— Как прикажете, майор. Только я не понимаю, чего вы ищете. Обычные квартиры, они их продавали. Никаких судов, никаких жалоб от недовольных клиентов, никакого дыма, никакого огня. Да и вообще, это общая практика — уничтожать договора.
— Значит, общая практика? А зачем список?
— Да хотя бы для того, чтобы не забыть, кому сколько комиссии выплачивать, — ответил эксперт. — Невозможно же все цифры держать в голове. Но если вы так настаиваете, я скажу, чтобы наши заблокировали все и опечатали.
— Отлично. Рад, что вы меня поняли.
— Я вас не понял. Я вам подчинился, это разные вещи, — упрямо уточнил аудитор и отключился.
Иван выдохнул и закрыл глаза руками. Устал, как же он устал. Зачем ему сдались эти чертовы договора? Тут будет следующий акт этой сумасшедшей пьесы, тут, в Палашине, все закончится — так или иначе. Иди вот лучше в лес, рисуй карту местности. Но Иван завел мотор и поехал в Пучеж — сесть за нормальный стол, поесть чего-то или хотя бы найти кофе. Ночь будет длинная. Иван решил расписать всю эту историю для самого себя так, как это обычно делала Алиса Морозова. Разложить по полочкам все имеющиеся факты, из которых один упрямо торчал, как незабитый гвоздь, и Иван постоянно за него цеплялся.
Черт с ними, с налогами, и с тем, что квартиры продаются за наличку, и с уничтожением договоров тоже можно примириться. Если бы тот же самый список был написан рукой Шестобитова, вопросов нет. Мало ли какие схемы проворачивал этот сбежавший за кордон прохиндей.
Но список написан рукой убитого подполковника полиции Андрея Петровича Морозова, рукою человека, которому на все в этом мире было наплевать, кроме его дочери и охоты на кабана. На деньги наплевать в первую очередь. И все же он вел этот список, вел лично и явно много лет. Своей рукой писал, в столбик подсчитывал что-то, а потом запирал список в депозитарии, словно какую-то ценность.
Или тайну.
Иван уехал, продолжая крутить в голове весь этот разговор с аудитором, а если бы он не был так сильно поглощен своими мыслями, то, возможно, заметил бы, что из гущи придорожных кустов и деревьев за ним наблюдает некто — фигура, одетая в темное, и с головой, покрытой капюшоном, нависающим на лицо. После того как темный «Форд» Ивана Третьякова скрылся за поворотом, высокий и худой наблюдатель поднес к глазам прибор ночного видения и проводил пыльный след от машины долгим задумчивым взглядом.
67
Он снова пришел сегодня — это был третий раз за всю жизнь, сколько Ингвар себя помнил. Сегодня ночь была теплой, как парное молоко, и колосья разговорились между собой, забывшись и утратив бдительность. Ингвара они считали своим. Он лежал на спине, раскинув руки, раскрыв ладони вверх, и смотрел на звездную бесконечность. Теплая тишина была живой, жужжащей, суетливой, и Ингвар почти улыбался, но вдруг заметил, что прямо над его головой сгущается тьма. Она чуть заметно всколыхнулась, зеркальный отблеск угольно-черной пустоты, и Ингвар уже знал, что будет дальше. Сердце его забилось сильнее.
Каждый раз это происходило одинаково. Всегда ночью, всегда в самый важный момент, когда Ингвар оказывался на краю бездны, из черной небесной пустоты появлялась огненная лента, закрученная восьмеркой, и из черного небытия возникала парящая в воздухе тень. Лента искрилась и плевалась огненными брызгами, словно на месте пространственного излома взрывался космический вулкан, но ему небесный жар не наносил вреда. Впервые он пришел в ночь, когда Ингвар нашел мать. Она лежала в ванне, в белой ночнушке со спущенной бретелькой. Вода была прозрачно-розовой, но капли на белом эмалированном бортике и на полу были ярко-красными, кровь еще даже не успела запечься, мать умерла несколько мгновений назад. Всего несколько мгновений, но исправить было ничего нельзя. Ингвар тогда еще не знал, что время — самая негибкая субстанция этого мира и что бесполезно пытаться вдохнуть жизнь в то, что уже ушло. Поэтому он и пытался, поэтому и вытащил ее из воды, и вдувал воздух в то, что уже стало небытием. Только поздно ночью, когда Ингвар сидел в пустой темной квартире рядом с телом матери, по острому надлому миров к нему вошел отец и просто сел рядом.
— Она уже ушла. Тебе не о чем печалиться, — сказал он. — Ее там уже нет.
Его темная тень была прозрачной, но обладала такой напряженной силой, что искажала свет наподобие того, как огонь преломляет все, если смотреть через его жар. Только наоборот, сквозь темное густое зеркало его потусторонней тени свет изгибался, и вибрировал, и раздваивался, и плясал, теряя основу своего бытия.
— Почему она это сделала? — спросил Ингвар и поправил бретельку материной ночнушки.
— Разве это не очевидно? Она просто не выдержала, она держалась, сколько могла.
— Мне кажется, наш мир совсем неправильный, — сказал ему тогда Ингвар. — Ей не должно было быть так тяжело. Это неправильно, здесь чересчур много зла.
— Люди придают слишком большое значение добру и злу, Ингвар, — улыбнулся тогда отец. — Это место уникально. Да, вся эта вселенная с ее забавными законами и этими танцами галактической пыли — я не видел такого больше нигде, — она странная, переменчивая до безумия. Здесь все построено на непредсказуемости, на одном слове, на одной лишней частице, украденной из другого мира. Непредсказуемость — как основа, а результат превзошел все ожидания.
Отец кивнул на Ингвара, затем посмотрел на безмолвное, бескровное тело матери.
— Люди, боги, звери, вода. Бегущая через чащу леса лосиха, огромная, как скала, она легка, с волшебной ловкостью она отворачивает голову от встречных веток. Невероятно, просто невероятно. Но непредсказуемость имеет побочный эффект. Ты никогда не бываешь готов к тому, что тебя ждет. Она это знала. — Отец склонил голову и положил руку на все еще мокрые волосы матери. — Теперь это знаешь и ты. Тут, в этом мире, невозможно управлять временем.
