— Да он тогда чего только ни кричал. И что сожжет всех к чертовой матери вместе с их камерой, и что засудит, и что они ему еще компенсацию будут платить. Больше всего про компенсацию. Морозов ему тогда популярно объяснил, что лучше бы из Благинина уехать, что не будет ему у нас счастья. Но с Герцева — как с гуся вода. Живет, как ни в чем не бывало. Говорит всем, что видео сфабриковано, что это вообще не он на видео, что Никитина актера наняла специально, чтобы репутацию ему разрушить. А какая у него репутация — жена бросила, детей — только сын, но с ним Лев почти не общается. Боится, что сын у него денег станет просить. Дача-то ему от отца осталась.
— Думаете, он мог затаить злобу на Морозова? — спросил Иван напрямик.
— На Морозова? Нет, он его никогда не любил, это точно. Но чтобы вот так — до убийства чтобы, это вряд ли, — тут же без запинки ответил Салатников. — Лёва, если уж на то пошло, Екатерину Эльдаровну ненавидит. Вот если бы она сгорела — тогда да. А Морозов-то чего? Зачем Льву убивать Морозова? Ссал-то он, извините, на никитинскую лавочку.
— Логично, — согласился Третьяков. — А видео у вас осталось?
— Да оно у всех осталось. Местный оскароносец, — усмехнулся Салатников. — Прислать?
— Да, давайте, — кивнул Иван, хотя и понимал — никакого отношения Герцев к убийству не имеет. И не только потому, что не на ту лавочку, как говорится, мочился.
Еще до начала разговора Третьяков не поленился наклониться сфотографировать рисунок протекторов старого «Фольксвагена». Еще до разговора Третьяков знал, что с Лёвой Герцевым ничего не выгорит. Не совпадал рисунок протектора с рисунком на фотографии слепка с места преступления, которую Ивану переслал эксперт из Твери. Не стояла машина Герцева в тот день на выезде из деревни Благинино. Да и информация о том, что кто-то видел Лёвин «Фольксваген» в тот день, оказалась, мягко говоря, преувеличенной. Это Бахтин приплел, как говорится, от себя. Кто-то из жителей деревни только упомянул, что вроде как был какой-то «Фольксваген». Вроде как в тот день. Или в другой. И вообще, ни марки, ни номера назвать не смог.
А видео действительно оказалось веселым.
27
Зарина Георгиевна долго молчала, просматривая видео, — хоть и любителем сделанное, но вполне четкое и, как говорится, неоспоримое. Она молчала, как молчит шахматист, пока тикают часы, отмеряющие его время. Нужно делать ход.
— Ну и что? — спросила она агрессивно.
Иван покорно смотрел в пол.
— Я только хочу сказать, что нужно все-таки рассмотреть возможную связь между убийствами «на кресте» и убийством Морозова.
— Дались вам эти убийства! Вы же понимаете, что предоставленные вами данные лишний раз подтверждают, что убийство Морозова не имеет отношения к этой вашей так называемой серии? — спросила Зарина Георгиевна, просто чтобы потянуть время.
— Я понимаю это, — кивнул Иван. — И тем не менее, нельзя исключать связь. То, что мы ее пока не нашли, не означает, что ее нет.
— Ладно, Третьяков, что тебе от меня-то надо? — улыбнулась вдруг Зарина Георгиевна.
— Информацию! — оживился Иван. — Нужно больше данных. Нужно понять, где еще он убивал. Нужно все, что есть в делах, — следы обуви, экспертизы, любая информация. И удары ножом, как ни крути, если были нанесены одним человеком, это вполне можно установить. Нужно сравнить удары, определить рост наносившего их человека, правша он или левша. Еще нужна информация по тому убийству в Саранске. Мне нужно увидеться с осужденным.
— Ты меня в могилу сведешь, Третьяков, — выдохнула Шапошникова. — Значит, вместо того чтобы закрыть нераскрытое дело, ты хочешь влезть в уже закрытое? Зачем он тебе сдался?
Зачем осужденный из Саранска сдался Третьякову, объяснить было достаточно сложно даже самому себе. В случае с этим рабочим из Саранска, осужденным Губахановым А. Г., за его невиновность были только слезы и сказки, а на деле все было яснее ясного. Пили вместе с убитым, и независимые свидетели это подтверждали. Допились до чертиков. Как и зачем в лес попали — неизвестно, но и не особенно интересно. Главное — отпечатки пальцев на ноже. Объективно доказательная база в полном порядке, к тому же осужденный подписал признательные показания. Только они были какие-то неубедительные. Признаться-то он признался, а как убивал и что произошло, рассказать не смог.
Ивана же интересовали те самые сказки, которые рассказывал Губаханов. Зачем они были нужны Ивану — черт его знает. Только одна причина: ему было до ужаса интересно, откуда у простого разнорабочего со стройки взялся вдруг флунитразепам. Вот и весь вопрос.
Сидел Губаханов недалеко от Самары, в Новокуйбышевской исправительной колонии, и ехать туда было относительно недалеко. Конечно, если на самолете. Мануйлов излучал недовольство, как радиацию, но командировку Третьякову подписал. Только напоследок сказал:
— Дурью ты занимаешься, Ваня. Вместо одной проблемы ты нам целый ворох хочешь создать.
— Я понимаю, Николай Степанович.
— Ну, вот и хорошо, что понимаешь, — крякнул он. — А я вот не понимаю, как тебе вся эта лабуда в голову-то пришла? Линии, кресты и маньяки. Кино, что ли, насмотрелся?
— Во сне приснилось, — пробормотал Третьяков.
— Значит, ты у нас теперь как Менделеев. Ну-ну!
Иван добрался до Новокуйбышевска в тот же вечер. Начальника колонии уже не было, пришлось ему звонить, просить, чтобы приехал и распорядился. Доставить и допросить какого-то никому не нужного заключенного, да еще после ужина. Эту идею начальник не одобрил, так что пришлось чуть надавить, козырнуть громкими именами, пригрозить Москвой. Начальник нарисовался быстро — оказалось, живет практически через дорогу от колонии. Чуть подшофе, усталый, он, конечно, поинтересовался, для чего московскому уголовному розыску вдруг понадобился Аслан Губаханов с его банальным делом о пьяной поножовщине. Иван аккуратно ответил, что Москва собирает статистику по преступности среди мигрантов. Начальник колонии на эту отговорку, конечно же, не купился, но и с вопросами больше не лез. Только поделился «по-дружески», что Губаханов на самом деле допился и слетел с катушек, так что допрашивать его — особое удовольствие.
Иван пообещал учесть мнение, заверил, что этот визит — не более чем рутинный сбор рутинной статистики. Начальник явно пытался прикрыть какую-то проблему. Вели Губаханова довольно долго, а когда привели, стало ясно, откуда растут ноги. Темное, одутловатое лицо осужденного Губаханова сияло всеми цветами радуги. Губаханов озирался по-звериному, ожидая удара или, как минимум, окрика.
— Вас что, бьют? — спросил Иван, разглядывая разукрашенное гематомами, синяками и кровоподтеками лицо Губаханова.
— Никак нет, гражданин начальник, — пробормотал осужденный, старательно избегая соприкосновения взглядов.
— Подозреваю, что все падаете и лицом об пол ударяетесь? — усмехнулся Третьяков. — Смотрю, даже ухом ударились. Как неосторожно!
