На пороге стоял высокий светловолосый мужчина. Он смотрел на
маму и на меня. Стоял и смотрел. И я видел в его глазах что-то совсем
непонятное, что-то страшное для меня. У него дергался глаз. Я видел, как дрожал
его левый глаз. Он пытался что-то сказать и… молчал. А потом он шагнул к моей
маме, и мама бросилась к нему. Она бросилась к этому чужому человеку, обняла
его и начала целовать. Господи! Как она его целовала! Примерно так же, как и
меня до этого, в машине. Нет, не так. Она целовала его немного по-другому. Она
целовала его так, как целуют самого дорогого человека после долгой разлуки. А
он сжимал ее в своих объятиях, отвечая на ее поцелуи, сжимал так, словно хотел
задушить.
Заревев от гнева и ужаса, я бросился на этого человека. Я
хотел его убить, растоптать, задушить, отобрать у него свою маму. И выбросить
незнакомца на улицу, вышвырнуть его из нашей жизни, спасти себя и свою маму.
Я колотил его по ногам изо всех сил, кричал, плакал. Но
незнакомец вдруг выпустил из рук маму, сгреб меня в охапку и поднял высоко над
собой. Я закричал от ужаса. Но мама не пришла мне на помощь. Она стояла рядом и
улыбалась. Я не мог понять, почему она меня предала, ведь до сегодняшнего дня
она любила меня больше всех на свете. Почему она не вырывала меня из рук этого
дядьки. Но в эту секунду она даже не смотрела на меня, она смотрела на него и
улыбалась. А он, подняв меня над головой, словно разглядывая, вдруг спустил
пониже, прижал к себе и начал целовать. Я почувствовал его незнакомый запах,
прикосновение его чужих губ.
— Эдгар, — повторял он как заклинание, — мой Эдгар.
Никогда больше отец вот так не поднимал меня на руки.
Никогда не позволял себе подобной сентиментальности. Но в это мгновение его
словно прорвало. Я вдруг понял, что незнакомец не сделает ничего плохого ни
мне, ни нашей семье. Я успокоился, а он продолжал меня целовать, бормоча, как
заклинание, мое имя. И в этот момент я услышал голос мамы:
— Это твой отец, Эдгар. Твой отец. Он вернулся.
Я посмотрел на незнакомца и вдруг понял, что у меня теперь
будет отец.
Но я радовался этому обстоятельству в основном потому, что
смогу теперь хвастаться отцом перед соседскими ребятишками. Похоронки с фронта
находили даже это далекое село, и многие ребята росли уже без отцов. Как мы
завидовали тогда тем, у кого вернулись живые отцы. Как же мы завидовали им…
…Мне все-таки не нравится этот типчик в углу. Я поднимаюсь и
иду в туалет. Кажется, он тоже поднялся. Неужели они полагают, что я смогу
сбежать из туалета, или они боятся, что я покончу с собой? Но это не входит в
мои планы.
Уже входя в туалет, я оборачиваюсь. Никаких сомнений. Он
идет прямо ко мне.
Наверно, собирается дежурить у дверей. Может быть, они
боятся чего-то другого?
Но чего?
За несколько дней до начала
Москва. 30 марта
В этот день у них было назначено свидание в ресторане.
Дронго был знаком с несколькими известными адвокатами в Москве. Давида
Самуиловича Бергмана знал довольно давно. Бергман был известным адвокатом,
который не только сохранил клиентуру с советских времен, но и сумел подтвердить
свою репутацию в середине девяностых, блестяще проведя ряд процессов в Москве и
Санкт-Петербурге. Достоинствами Бергмана были его безукоризненное знание
законов, умение использовать малейшие оплошности обвинения и сугубое внимание к
мелким деталям, которые обычно ускользали от внимания следователей.
В свою очередь Бергман знал Дронго как одного из самых
лучших аналитиков, который не раз помогал представителям правоохранительных
служб в ряде сложных расследований, причем помогал не выступая на стороне
обвинения, но в ряде случаев и адвокатам, становясь на сторону несправедливо
обвиненных жертв судебного и прокурорского произвола, незаконно осужденных
заключенных.
Они относились друг к другу с должным уважением, сдобренным
самоиронией, принятой в среде профессионалов высокого класса. Оба отличались
еще одним роднившим их качеством — господа эти были заядлыми гурманами. Но если
Дронго умудрялся сохранять неплохую физическую форму и весил чуть меньше ста
килограммов — при росте метр восемьдесят семь, то Давид Самуилович весил больше
ста пятнадцати кэгэ, будучи на пятнадцать сантиметров ниже ростом. Бергман
предпочитал классические костюмы-тройки и постоянно менял очки, которых у него
было несколько дюжин.
В Москве в середине девяностых открылось много прекрасных
ресторанов, известных не только своими «кусающимися» ценами, но и изысканной
кухней.
Несмотря на августовский обвал девяносто восьмого и изрядный
отток богатых клиентов, в столице сохранялось немало мест, где можно было
пообедать вкусно и с комфортом.
Они выбрали ресторан «Монте-Кристо», что на проспекте
60-летия Октября.
Кабинет для особо важных гостей был заказан заранее; когда
Дронго приехал на место встречи, выяснилось, что Бергман его уже ждал.
— Я решил прийти чуть раньше, — признался адвокат, пожимая
руку Дронго, — у меня оказалось немного времени, и я подумал, что можно
позволить себе подождать вас тут. Спасибо за приглашение, я, кстати, не был еще
в этом ресторане.
— Я тоже, — заметил Дронго, усаживаясь за столик, — но мне
понравилось рекламное объявление этого заведения. В разделе «часы работы» было
указано, что ресторан работает «с двенадцати часов дня и до последнего
посетителя».
Согласитесь, это говорит об определенном уровне
обслуживания.
— Согласен, — улыбнулся Давид Самуилович, которому официант
подал меню.
— Потрясающе! — восхищенно отреагировал он тут же. — У вас
безошибочная интуиция, Дронго. Посмотрите только, как поэтично описаны блюда.
Просто прелесть! «Каменный окунь, запеченный на углях с пряными травами и
томатом, сервированный лимоном и отварными молодыми овощами, на соусе из
осветленного сливочного масла с пикантными специями», — процитировал он. — Черт
возьми, да это настоящая поэма! Или вот еще — «Филе дикого французского кабана,
маринованное пряными травами, фаршированное черносливом и жареными грецкими
орехами, запеченное со свежим помидором и сыром „Эмменталь“, с соусом из
красного вина, можжевельника и брусники». По-моему, здесь работал не шеф-повар,
а живой классик.
— Возьмите лучше рулет из ягненка, — посоветовал Дронго, — и
выберите себе салаты по вкусу. Кстати, какое вино вы предпочитаете —
французское, американское?
— Американское. У французов большее разнообразие, зато
калифорнийские вина, как правило, более насыщенные и с редким букетом.
— Какое конкретно вино? — спросил Дронго.
— Каберне совиньон восемьдесят пятого или восемьдесят
седьмого года, — попросил Бергман, — и минеральную воду.
