— А почему ты нас бросил? — спросил я. — Почему оставил нас
одних?
И он вдруг понял, почему я отказался вступать в комсомол. Я
хотел показать ему, что никогда не прощу его поступка, что никогда не забуду
страданий мамы, которая пять с лишним лет провела одна в далекой сибирской
деревне.
— Это ты из-за меня? — Отец смотрел мне в глаза.
Я отвернулся. Мне не хотелось больше говорить на эту тему.
Да, наверное, мой отказ был вызовом офицеру КГБ, который оказался моим отцом.
Может быть, это было стремлением оправдаться перед мальчишками, которые иногда
дразнили меня, зная, где работает мой отец. Или же это было своеобразной
мальчишеской местью за страдания матери?
— Я тебе никогда не рассказывал, — вдруг сказал отец, — а,
наверно, нужно было открыться тебе раньше. Я вас не оставлял. Когда я уезжал в
Германию, то думал, что вернусь через несколько месяцев. Я даже не знал, что ты
родился…
— А когда узнал, все равно не приехал? У тебя была там
другая женщина?
— В четырнадцать лет все кажется слишком ясным.
— Не было, — грустно усмехнулся он, — я был ранен, тяжело
ранен, и полгода провалялся в больнице. А потом был вынужден остаться в
Германии. Меня не вызывали обратно. Поэтому все так и получилось.
— Я тебе не верю, — произнес я, — ты меня обманываешь.
Боишься, что тебя выгонят с работы, потому что твой сын не вступил в комсомол.
Ты этого боишься?
Он поднялся. Тень пробежала по его лицу. Кажется, он хотел
сказать мне нечто грубое. Но сдержался. Он вообще был человеком исключительной
выдержки.
Снова сел, глядя куда-то в сторону.
Поколебался мгновение и вдруг резким движением поднял свой
свитер, выдергивая его из брюк вместе с рубашкой и майкой. И я с ужасом увидел
у него на груди два пулевых ранения. Две глубокие раны, уже затянувшиеся кожей,
но оставившие на теле свои страшные следы. Я же о них ничего не знал! Не знал о
его ранах! Впрочем, отец никогда не ходил раздетым дома…
Я протянул руку, чтобы коснуться шрамов. Он уже опустил
свитер. И, ни слова не говоря, поднялся и вышел из кафе.
— Отец, — я побежал следом за ним, — подожди!
Он обернулся. И я сделал самый главный и самый естественный
поступок в своей жизни.
— Прости меня, — сказал я ему, — прости. Иногда я думаю, что
человеком я стал в ту самую секунду, когда догадался попросить прощения у
своего отца.
— Глупо, — сказал он, — никогда не думал, что так могу
сорваться. Я очень люблю твою маму, Эдгар. Давай поедем быстрее домой и купим
по дороге цветы. Она так любит цветы.
Больше он никогда не говорил со мной об этих проблемах. В
комсомол я в тот год так и не вступил. Меня приняли позже, уже в последнем
классе, но с отцом мы стали друзьями на всю жизнь. А это было важнее всего.
Я вспоминал об отце, когда объявили посадку. Я пристегнул
ремни и покосился в угол. Тип, который разговаривал со мной у туалета, дремал,
прислонившись к иллюминатору. Ему, очевидно, было холодно, и он накинул на себя
плед. Странно, что он решил заснуть после столь необычного разговора со мной.
Впрочем, все это нужно проверить.
Через пятнадцать минут мы совершили посадку в Амстердаме.
Стюардесса принесла мою куртку и с улыбкой протянула ее мне. Я подумал, что мне
еще удастся вернуться в Москву. Вторая стюардесса прошла дальше. Она
наклонилась, чтобы разбудить заснувшего в углу пассажира. Чуть приподняв плед,
она вскрикнула. Мой «доброжелатель» лежал, чуть изогнувшись, он спал вечным
сном. В левом боку у него торчал нож. Кто-то всадил его по самую рукоятку, под
сердце.
Профессиональный удар убийцы. Я вскочил, с ужасом глядя на
мертвого. Кто и почему убил его?
Стюардесса продолжала кричать. Из кабины пилотов выбежал
командир корабля.
— Передайте в полицию, — приказал он чуть дрогнувшим
голосом, — у нас на борту убитый.
Я все смотрел на лежавшего в углу человека. В девять часов
вечера, у вокзала, сказал мне он. Речь идет о моей жизни. Получалось, что речь
шла и о его жизни. Я смотрел на мертвого и понимал, что такое начало
путешествия не сулило мне ничего хорошего.
За несколько дней до начала
Москва. 3 апреля
Они договорились с Романенко встречаться в заранее
условленных местах, понимая, как важно не обнаруживать их связи. Дронго ждал
руководителя следственной группы на квартире, расположенной в отдаленном районе
Москвы.
Каждый раз, начиная подобное расследование, Дронго снимал
небольшую конспиративную квартирку, — его дом оставался вне подозрений.
Романенко приехал с опозданием на пятнадцать минут. Раздевшись И пройдя в
комнату, он с порога заявил:
— Вы были правы. За вашей квартирой установлено наблюдение.
Я попросил ФСБ проверить, кто дежурит в автомобиле, стоящем перед вашим домом.
Оказалось, частная охранная фирма «Чагчаран». Их пока не трогают. Вы убеждены,
что поступили правильно, решив открыть все карты Бергману?
— Конечно, убежден. Сегодня уже третье апреля. Найти за
месяц человека, скрывающегося в Европе, практически невозможно. Даже Интерпол
может оказаться бессилен, если у Труфилова документы на чужое имя. А я не
сомневаюсь, что так оно и есть. Мы все-таки имеем дело с бывшим военным
разведчиком, а не с дилетантом. Значит, он выехал из Москвы под своей фамилией,
а уже затем, по прибытии, пройдя регистрацию на границе, оказался в Шенгенской
зоне с другим именем.
— Да, мы все проверили, — озабоченно вздохнул Романенко,
усаживаясь за стол, — он вылетел из Москвы в Амстердам, а потом его след
затерялся. Куда он направился, где скрывается все эти месяцы, один бог знает.
Точно известно одно: он пока не выезжал за пределы Шенгенской зоны. Вернее, не
выезжал человек с паспортом на имя Труфилова. Возможно, он улетел куда-нибудь в
Африку или в Азию под другой фамилией.
— Не думаю. Судя по всему, деньги у него есть. И он
понимает, что прятаться нужно среди европейцев или, в крайнем случае, в
Северной Америке.
Другие варианты исключены. В Африке или в Азии труднее
затеряться. Кроме того, я ознакомился с некоторыми подробностями его биографии
по материалам, которые вы мне дали. Этот господин работал ранее в странах
Европы, знает немецкий и английский. Зачем ему страны Азии? Не исключены еще
Австралия, ЮАР и Канада.
Это страны, где он будет чувствовать себя достаточно
уверенно. Но все же вероятнее Европа, где у него непременно должны остаться
связи и знакомства.
Если бы мы посмотрели его личное дело из ГРУ, стало бы куда легче.
— Нам его не дадут, — вздохнул Романенко, — мы трижды
запрашивали Министерство обороны, ссылались на неотложность розысков,
объясняли, что Труфилов уволен из ГРУ почти десять лет назад. Все
безрезультатно. Я подозреваю, что они вообще никому не выдают подобных
сведений. Мы получали только биографические данные, которые и без того
известны. Их даже можно понять. Наверняка среди людей, с которыми общался
Труфилов, были и граждане стран Шенгенской зоны, и ныне действующие агенты. В
любом случае из ГРУ мы получали только вежливые отказы.
