Я еду и смотрю в окно такси.
Голландцы умудрились отвоевать у природы узкую полоску земли
и построить на ней свою страну — страну тюльпанов. А мы, граждане бывшего
Советского Союза, умудрились потерять все, что имели, потерять самую большую
страну в мире, разодрав ее на части и перессорившись друг с другом.
…Я поступил в политехнический, и мне нравилась моя будущая
профессия.
Меня назначили старостой группы. В деканате, видимо,
считали, что я самый дисциплинированный студент, потому что я почти не
прогуливал и хорошо учился все четыре года. А перед тем, как должен был
получить диплом и назначение на работу, меня вдруг пригласили в КГБ. Разговор
получился длинный. Сначала меня долго расспрашивали, потом говорили о геройских
заслугах моего отца. К тому времени, когда я кончал институт, он уже серьезно
болел. Сказывались его раны, да и вся нелегкая жизнь.
Но когда мне неожиданно предложили поехать на учебу в
Москву, чтобы потом стать офицером КГБ, я сначала опешил. Мне казалось, что во
мне нет ничего такого, что могло бы прельстить этих товарищей из нашего
местного управления.
Оказалось, что есть. Тут сыграла роль и судьба моего деда —
латышского стрелка, и судьба отца — профессионального разведчика, который
несколько лет провел за рубежом нелегалом. Я, конечно, обещал подумать, но
твердо решил отказаться.
Вернувшись домой, я узнал, что отца увезла «Скорая».
Домой он больше не вернулся. Операция уже не могла его
спасти. В последний день я был у него в больнице. Он посмотрел на меня тем
самым пронзительно-спокойным взглядом, каким иногда смотрел на людей, тихо
прошептал:
— Жизнь, Эдгар, — это сложная штука. Живи так, как тебе
подсказывает твоя совесть. И береги мать.
Больше он не сказал ничего. А через месяц я уже уезжал в
Москву, на учебу в Высшую школу КГБ. Тогда мне казалось, что это правильное
решение, что отец одобрил бы мой выбор. Уже закончив школу и вернувшись в Ригу,
я начал понимать, что отец был прав. И далеко не все, что нам говорили про нашу
историю, правда. Да, тысячи латышей были сосланы в Сибирь, погибли в сталинских
застенках, когда маленькую Латвию «присоединили» в сороковом году. Для
коммунистов это было освобождение, для националистов — оккупация. И у каждого
была своя правда.
Конечно, я вступил в партию. В семидесятые годы офицер КГБ
не мог не быть членом партии. Но я не просто носил при себе партбилет — исправно
платил членские взносы и посещал партийные собрания, я приобретал определенный
опыт, имея доступ к информации. В те годы я узнал о позорном прошлом наших
националистов, запятнавших себя предательским сотрудничеством с фашистами. Для
меня любой, кто работал на гитлеровскую Германию, однозначно являлся предателем
своего народа. Но и коммунисты были далеко не ангелами и не всегда действовали
в интересах латышей. Но нам приходилось жить и служить режиму, зная несколько
больше, чем остальные советские граждане.
…В центр города мы попали только в девятом часу. Может быть,
«Гранд-отель» действительно классная гостиница, но мне так не показалось. Мой
номер, расположенный в новом корпусе, представлял собой маленькую комнатушку,
где к столику невозможно было пробраться, а окно заслоняла стена какого-то
здания. Фантастическими были только цены: триста-четыреста долларов за право
жить в центре города, имея не такие уж роскошные условия.
Размышления о том о сем не сбивали меня с главной мысли — я
собрался идти к вокзалу. Тот, кого убили в самолете, назначил встречу на девять
часов вечера. От гостиницы до вокзала ходу минут десять — можно особенно не
торопиться. У меня даже осталось время, чтобы купить по дороге сандвич с сыром,
ужин мне, видимо, не светил.
Конечно, я рисковал. Я понимал, что могу глупо подставиться,
скажем, вызвать подозрение у голландской полиции. Ведь я ничего не знал об
убитом, о его связях. Но и сидеть в отеле я не мог. Моя «свита» обязательно
появится завтра. Эти люди ни за что не оставят меня одного. Я могу оторваться
от наблюдения сейчас или никогда. И я решился!
Улица, которая вела к вокзалу, как бы отсекала центральную
часть города от знаменитого «розового» квартала. Вообще-то его нужно бы назвать
«красным» из-за алых занавесок, которые задергивали проститутки, когда в их
номер входили мужчины. Это было зрелище, бьющее по нервам новичков, впервые
попадавших в подобные места.
Представьте себе обилие полураздетых женщин за стеклами
комнат-«аквариумов», похотливых лиц. Особенно откровенно вели себя негритянки —
они вертели языком, подмигивали, извивались в свете неоновых ламп, как жирные
змеи в ожидании жертвы.
До начала девяностых годов жрицами любви были в основном
негритянки и женщины из Индонезии. Встречались и крашеные блондинки европейского
типа, спрос на которых был всегда достаточно устойчив. После развала стран так
называемого соцлагеря в Амстердам ринулись тысячи «ночных бабочек» из
восточноевропейских стран, что привлекало сюда толпы молодых оболтусов, которые
ходили глазеть на низкопробное зрелище. Меня всегда поражала цена унижения —
какие-то жалкие пятьдесят гульденов (около тридцати долларов)! За эти деньги вы
могли открыть дверь, войти в комнату любой из женщин и получить от нее
купленное по дешевке подобие наслаждения. То ли из-за брезгливости, то ли
потому, что нам нельзя было посещать такие места и я подсознательно внушил себе
отвращение к представительницам второй древнейшей профессии и их
дружкам-наркоманам, болтающимся в кварталах, но при одной мысли, что я могу
воспользоваться их услугами, меня бросало в дрожь.
Я не был прописным ханжой. И даже дважды в своей жизни
пользовался услугами проституток. Но это было в Риге и в Москве. Один раз,
когда я еще учился в институте и мы поехали к кому-то на дачу, вызвав девочек
«по договоренности». В другой раз в Москве, в гостинице «Россия», где девица
деловито обходила все номера, ища «клиента». Позвонила и ко мне в номер, и наше
недолгое общение закончилось моим грехопадением.
С трудом вспоминаю ее лицо, но помню лишь чуть расплывшееся
тело и наглый взгляд. Кажется, ее звали Белла. Такие особы любят называть себя
короткими именами — вроде кличек. Девица действовала с профессиональным
напором. Протянула мне презерватив, а когда все закончилось, прошла в ванную и
приняла душ. Да, она заранее взяла пятьдесят рублей — по советским меркам очень
много — и удалилась, даже не спросив, как меня зовут. А зачем?..
Амстердамский «розовый» квартал вызывал стойкое ощущение
гадливости — продажная любовь напоказ.
Вот отдернулась очередная занавеска, самец ушел, самка
готова к новому совокуплению. Она похотливо потягивается.
У центрального входа в вокзал почти безлюдно. Несколько
бродяжек толпятся бесцельно у дверей. Они никому не мешают, и им никто не
мешает, редкие прохожие просто обходят экзотическую группу. Чуть подальше,
прислонив к стене свои велосипеды, целуется молодая парочка. Наверное,
студенты. Я перехожу трамвайную линию. Подхожу к стоянке такси, здесь пусто.
Тоже обычная картина: машины такси ждут клиентов, не наоборот — как недавно еще
в нашей стране.
