— Ваших людей предупреждать?
— Нет. Отправляйтесь один. Он может заметить моих людей, и
мы сорвем всю игру. Вы меня поняли?
— Все понял. Тогда вечером я с ним встречусь.
Откуда знать Самару Хашимову, что я еще вчера рассказал
Кочиевскому о нашем разговоре? Откуда ему об этом знать? Ведь для этого нужно
осознавать мотивы моего согласия работать на такого мерзавца, как Кочиевский.
Не знаю почему, но у меня весь день было плохое настроение. Может, на меня
подействовала смерть Кребберса. Он ведь умер один и остался лежать в своей
квартире с простреленным правым легким и сердцем. Если он не умер в ту секунду,
когда захлопнулась дверь, а я думаю, что он все-таки умер, тогда он должен был
очень мучиться в последние минуты своей жизни. Может, мне нужно было остаться и
помочь ему? Или попытаться сломать дверь? И хотя я почти наверняка убежден, что
он умер, тем не менее сознание собственной вины давило на меня. Я все время
пытался отогнать жуткие видения — старик корчится от боли, пытается доползти до
телефона, до окна, чтобы позвать на помощь… Конечно, если он остался жив.
Я мечтал о его быстрой смерти как о некой награде, которую
заслужил несчастный Кребберс. Может быть, в последние минуты своей жизни он
сожалел, что так бездарно растратил жизнь, дарованную ему Богом. Возможно, он
боялся остаться один. Подумалось, что и я буду умирать вот так же страшно и
одиноко, только в чужом городе и в чужом доме. Ведь моя болезнь не дает мне
шансов на быструю и легкую смерть. Я буду умирать долго, в страшных мучениях.
Если, конечно, не упрошу усыпить меня до того, как превращусь в неуправляемый
комок нервов и клеток, обезумевших от неистового желания жить и одновременно
жаждущих скорой смерти как избавления от страдания.
Если верить врачам, мне осталось не так много, всего
несколько месяцев.
Если верить врачам… Если даже их прогнозы слишком
пессимистичны, то я буду жить не два-три месяца, а четыре или пять. Ну а в
худшем случае — мне осталось не больше четырех недель.
Не хочу об этом думать. Человек странное существо. Я иногда
даже начинал забывать о своей болезни, о близкой смерти. Когда во время полета
наш самолет вдруг сильно тряхнуло и я испугался, то, поймав себя на этом
чувстве, едва не расхохотался. Смертник испугался авиакатастрофы. Но ведь
говорится: кому суждено быть повешенным, не утонет и не сгорит. Прожить мне
надо как можно дольше, хотя бы ради оплаты за каждый день, проведенный в
компании с Широкомордым и Мертвецом. Может, стоит подойти к ним и узнать их
настоящие фамилии? Или даже пригласить в ресторан и дружно распить
бутылочку-другую.
Впрочем, это, конечно, фантазии. Они не пойдут, а я не стану
их приглашать.
Возможно, что именно эти двое станут моими палачами, так что
и пить с ними нечего. Да и моим «компаньонам» не стоит появляться вместе со
мной, чтобы подозрительный Кочиевский не отдал приказа об их ликвидации.
Но именно потому, что я человек и мне не чуждо ничто
человеческое, я вдруг решил остаться в Амстердаме. После смерти Кребберса я
словно проснулся.
Ведь у меня нет никаких шансов снова вернуться в этот
прекрасный город с его каналами, увидеть его благожелательных людей, побродить
по его многочисленным музеям. Неужто я не имею на это права! Мне раньше
доводилось бывать в Амстердаме, но по понятным причинам я всегда обходил все
злачные места, служба обязывала. Но теперь, когда я был свободен и мог делать
все, что хочу, не боясь наказания и «оргвыводов», меня туда нисколько не
тянуло. И я понял, что смерть — это утрата интереса ко всему живому. Притом это
не мгновенный обвал, а длительный процесс отмирания клеток, но начинается он
именно в тот момент, когда клетки теряют интерес к жизни, перестают делиться и
размножаться. В финале они отмирают.
Мне не хотелось стать конгломератом таких клеток. Пока я
есть, я буду жить полноценной жизнью, брать от нее все. Так я решил про себя.
Но, увы, никакого интереса к женщинам я не испытывал. Наверное, из-за болезни у
меня атрофировались железы, отвечающие за мое сексуальное влечение. Я шел по
«розовым кварталам» и глазел на выставленный в них товар пустыми глазами.
Существует мнение, что умирающих тянет совершать безумства,
жадно глотать доступные удовольствия. Теперь я понял, что это мнение ошибочно.
Мне неинтересны продажные девки, просто неинтересны. Мне не страшно рисковать,
не боюсь умереть даже от СПИДа. Но они вне моих интересов. И я отправился
просто побродить по улицам города. Хотелось вдыхать холодный воздух, смотреть
на нарядно одетых малышей. Как глупо, что я не увижу своих внуков. Вот и мой
отец не увидел своих внуков. И мой дед. Может, и в этом есть своя
закономерность.
Рок, висящий над нашей семьей.
Я вернулся в отель в седьмом часу вечера, обнаружив
сидевшего в холле Мертвеца. Конечно, он меня узнал, но сделал вид, что вообще
не интересуется мною. Я поднялся в свой номер, лег на кровать, развернул
газету. Только через несколько минут я понял, что купил газету на итальянском,
которым не владею.
Отложив газету, я закрыл глаза. С тех пор как мы виделись с
Кочиевским, прошло несколько дней. А кажется, что минуло несколько месяцев. За
это время два человека погибли, сколько еще смертей впереди, я не знаю.
Перед моими глазами встала эта картина. То, что произошло
десятого апреля. Кочиевский играл со мной, как сытый кот с мышкой. Он то
отпускал меня, то вновь прихлопывал своей когтистой лапой. Я думал сначала, что
он хочет использовать меня как смертника. Честное слово, я бы пошел даже на
убийство. В конце концов, ничего другого я не умел. Но у него был более
дьявольский расчет.
— Пятьдесят тысяч долларов, — предложил Кочиевский, — и еще
тысячу за каждый день. Нам нужен именно такой человек, как вы, Вейдеманис.
— Что я должен делать? — Я почувствовал, как у меня дрожит
от напряжения голос. Неужели он догадается по моему голосу, насколько мне нужны
эти чертовы деньги? Но он не просто догадывался — знал все.
— Мы собираемся поручить вам розыски одного нашего друга, —
сказал тогда Кочиевский, — по нашим сведениям, он уехал куда-то за рубеж, решив
скрыться от нас. Ваша задача найти его…
Он молчал, явно чего-то недоговаривая. Он смотрел на меня,
словно ждал моих вопросов. И я задал ему вопрос:
— Только найти?..
— Нет, конечно, не только… Иначе мы бы послали на поиски
совсем другого человека. У вас будет трудная задача, мистер Вейдеманис. Вам
нужно найти сбежавшего за рубеж бывшего сотрудника ГРУ, который будет делать
все, чтобы мы не обнаружили его в ближайшие несколько недель.
— И это все?
— Конечно, не все. За обычные розыски не платят таких денег.
И не предлагают детективу доплату за каждый день его работы, ведь вы можете
растянуть удовольствие на долгие годы… — Он увидел по выражению моего лица, что
сказал глупость, и быстро поправился:
