А вечером следующего дня у меня состоялся самый трудный
разговор с матерью.
Еще осенью, когда я начал кашлять, она впервые как-то
изучающе посмотрела на меня и спросила:
— Ты давно был у врача? Он поставил какой-то диагноз?
На что я ответил:
— Надо сходить на рентген.
— Ты же был на рентгене месяц назад. Разве не вредно так
часто облучаться?
— Кажется, ты путаешь, — сказал я, пряча глаза, — это было
гораздо раньше.
— Может быть, — сказала моя мудрая мать, — может быть, я
действительно путаю.
Больше на эту тему мы не говорили. Еще через месяц, когда я
начал кашлять уже очень сильно, мать вышла из спальни, где они спали вместе с
девочкой — в нашей маленькой квартирке я спал в столовой, на диване, — и
сказала мне, садясь рядом:
— Эдгар, давай наконец поговорим откровенно.
— Да, конечно. — Я решил, что она начнет расспрашивать меня
о лекарствах, которые я прячу в стенном шкафу у дверей.
— Как у тебя дела? — начала мама.
— Все нормально. Ты ведь знаешь, сейчас всем трудно. Но мне
твердо обещали найти неплохую работу.
— Да я не о работе. Как ты себя чувствуешь? — спросила она
напрямик, и я напрягся, ожидая следующего вопроса.
— Врачи говорят, что у меня хронический бронхит. — Я
старался говорить так, чтобы она поверила. Она всегда легко распознавала, когда
я вру. Я умолк, и она молчала. Долго молчала. А потом вздохнула и неожиданно
сказала:
— Меня беспокоит Илзе.
— Что? — Я поднял голову. — Что ты сказала?
— Меня беспокоит Илзе, — повторила мама. Только этого не
хватало. Я поднялся и сел рядом с ней.
— Что случилось?
— Она ведь уже не ребенок, — сказала мама, — ей уже
четырнадцать.
Кажется, у нее появился Друг.
— Господи, — сказал я улыбаясь, — только этого не хватало.
— Перестань улыбаться, — покачала головой мать, — я говорю
серьезно, Эдгар.
— Я понимаю. Но, видишь ли, я считаю, что не стоит
вмешиваться в дела детей. Тем более таких уже взрослых, как наша Илзе. А что,
ты полагаешь, я должен сделать? Поговорить с ней? Или с ним? Ты можешь
представить меня в роли отца-ментора?
— Я не об этом. У Илзе появился друг, — продолжала моя мать,
— а она не хочет с ним встречаться.
— Значит, он не настоящий друг, — пожал я плечами, собираясь
ложиться спать. — Она все время думает о тебе, — вдруг сказала мать, — она
нашла твои лекарства в стенном шкафу. Ее парень — студент медицинского
института. Ему девятнадцать, а ей четырнадцать. И он рассказал ей, для чего
нужны эти лекарства. От какой болезни они помогают. Ты меня понимаешь? Теперь
она не хочет с ним встречаться. Все время плачет.
Черт возьми! Только этого не хватало. Я ошеломленно
посмотрел на мать.
Она не сказала мне ни слова про мою болезнь. Она вообще меня
ни о чем не спрашивала. Она говорила только про Илзе, но сумела сказать все,
что нужно. Я понял, что она давно все знала. Знала и молчала. Как это было
похоже на мою мать. Она молча страдала, не решаясь заговорить со мной на эту
тему.
— Что мне теперь делать? — спросил я, глядя матери в глаза.
— Поговори с Илзе. Объясни, что ты принимаешь лекарство для
профилактики. И скажи, чтобы она не злилась на своего парня.
— Да, конечно, — машинально сказал я, соглашаясь. Наверное,
моя выдержка — от матери. И мое хладнокровие — тоже от нее.
Она встала, собираясь уйти в спальню, не говоря больше ни
слова.
Кремень — не женщина.
— Мама, — окликнул я ее.
— Да, — обернулась она ко мне. В темноте мне трудно было
рассмотреть выражение ее лица.
— У меня на самом деле нет ничего серьезного.
— Слава богу. — Она снова направилась в спальню.
— Мама, — позвал я снова.
— Я здесь, — произнесла она так, как говорила в детстве,
когда мне снились страшные сны и она успокаивала меня, укладывая рядом с собой
в постель.
— Все будет хорошо, — сказал я ей. Но мои слова, наверное,
звучали не очень убедительно.
— Я могу тебе чем-нибудь помочь? — спросила она.
— Нет. — Мне не хотелось так отвечать ей, но мне
действительно уже ничем нельзя помочь.
Почти сразу же после этого разговора меня позвали к
полковнику Кочиевскому. Десятого апреля я поговорил с ним, а потом весь день
знакомился с личными делами «связных» Труфилова. Затем я получил деньги и
позвонил агенту по недвижимости. Следующий день заняли хлопоты по оформлению
квартиры. Я взял такси, заехал за матерью и дочкой. А через несколько часов —
переезд на новую квартиру.
Мы подъехали к многоэтажному дому. Нужно было видеть восторг
Илзе. Мы прошли к подъезду. Я набрал код, открыл дверь, и мы вошли в шикарный,
по нашим понятиям, подъезд. Поднялись на четвертый этаж, и я открыл дверь
ключом.
— Это наша новая квартира, — сказал я торжественно и
закашлялся, смазывая эффект. Мать посмотрела на меня. Она теперь часто смотрела
на меня таким вот вопрошающим взглядом. Илзе первая ворвалась в квартиру и
замерла на пороге. Потом подошла к окну. Отсюда открывался вид на реку. Я снова
закашлялся, подходя к ней.
— Тебе нравится здесь? — спросил я ее.
— Да, — прошептала она и почему-то помрачнела. — Это наша
квартира? — с сомнением спросила она.
— Я купил ее на имя твоей бабушки, — ответил я, отводя
глаза.
— У тебя появились такие деньги? — Илзе была уже взрослой. Я
даже не заметил, как она выросла.
— Появились. Я раньше вкладывал деньги в акции одной
компании и теперь, продав их, получил неплохую сумму.
— Это действительно наша квартира? — переспросила Илзе.
— Конечно. Я могу показать документы.
— Не нужно. — Дочь снова подошла к окну, посмотрела на
панораму, открывавшуюся из окна. И отвернулась.
— Так тебе нравится, дочь?
Илзе промолчала. И я отправился по делам. Вечером я сам
позвал мать для последнего разговора. Возможно, вообще последнего разговора с
матерью в моей жизни.
— Мы должны поговорить, — сказал я, когда мы расположились
на кухне после общего ужина. Я выложил на стол оставшиеся деньги — четыре
тысячи долларов.
— Откуда у тебя столько денег? — спросила мать.
