— Не верил. Знаю вас, поэтому не верил.
— Спасибо. — Дронго открыл дверь и вышел в коридор.
Генерал снова открыл глаза и посмотрел в спину Дронго.
— Негодяй, — усмехнулся он.
Париж. 15 апреля
Ночью я вернулся к себе в отель. В небольшом холле сидел
Широкомордый.
Увидев меня, кивнул с явным удовлетворением. Как будто я мог
куда-нибудь исчезнуть. Я подошел к нему и спросил:
— Как доехали?
— Что? — Он явно удивился вопросу — ведь «идеальная мишень»
должна молчать, когда в нее стреляют.
— Все прошло нормально? — продолжал я.
— Конечно, мы добрались на поезде. — Я все верно рассчитал.
Самолет исключается, там регистрируют билеты и фамилию пассажира. А брать
машину, показывая кредитную карточку, они не решатся. Тем более что у таких
типов не бывает кредитных карточек. Они платят за все наличными.
И тут, не давая ему опомниться, задаю еще один вопрос:
— В Схетоне тоже все прошло нормально? Он явно испугался. Я
говорил вполголоса; к тому же в холле, кроме сонного портье, никого не было, да
и тот в этот момент говорил по телефону. Но все же Широкомордый очень
испугался. Глянув по сторонам, он спросил:
— Вы о чем? Я вас не понимаю.
Я посмотрел на его пухлые пальцы. Этими самыми пальцами он
пытал людей и убивал. Пусть даже таких же мерзавцев, как он сам. Возможно,
именно Широкомордый прикончил ударом ножа несчастного пассажира в самолете.
— Все ты понимаешь, — пробормотал я сквозь зубы и направился
к лифту.
Поднявшись наверх, я прошел в ванную и подставил голову под
холодную струю. Нужно успокоиться и просчитать варианты. Да, главное
успокоиться и собраться с мыслями.
Я подошел к кровати. Легко сказать успокоиться… Ведь я
только и думаю об Илзе. Представляю, что сейчас чувствует моя мама. И нельзя позвонить
ей отсюда, потому что «наблюдатели», возможно, подключились к моему телефону. Я
даже не могу ее успокоить. Не могу позвонить ей и успокоить. Впрочем, что бы я
ей сказал? Какими словами успокоил бы ее? Представляю, как мама нервничает…
Не могу сосредоточиться — одолевают все те же вопросы,
мучают все те же мысли. Я с удивлением замечаю, что стал меньше кашлять.
Одержимые, говорят, почти не болеют. Может быть, и я в данный момент одержим
ненавистью. Хашимов даже не представляет, в каком я состоянии.
Итак, я в сложнейшей ситуации. Во-первых, Кочиевский знает,
что среди убитых Хашимова не оказалось. И знает, что я в Париже. К тому же
догадывается, что я мог узнать какие-нибудь подробности у покойного Ржевкина.
И, наконец, он убежден, что я не знаю адресов двоих знакомых Труфилова, живущих
в Париже. С этой стороны у меня одни минусы.
Более того, люди Хашимова захватили в Москве мою дочь. И
Хашимов мне не доверяет. После случившегося в Схетоне они меня возненавидели.
Хашимов знает, что я получаю адреса только в День операции, и не сомневается в
том, что мне пока неизвестны адреса Сибиллы Дюверже и Эжена Бланшо.
И мой самый большой минус — они захватили мою дочь. Отпустят
же ее лишь в обмен на твердые гарантии. Вернее, им нужна голова Труфилова.
Причем, насколько я понял, — живого Труфилова.
Итак, подытожим… Меня обложили со всех, сторон. Люди
Кочиевского идут за мной по пятам, а Люди Хашимова будут ждать моего сигнала. И
всем нужен Дмитрий Труфилов. Одним — в качестве покойника, другим — как единственный
свидетель. А мне нужна живая Илзе. Плюс согласие Кочиевского по-прежнему
платить мне за каждый день моего пребывания за рубежом. Задачи почти
неразрешимые, но я обязан найти выход, обязан помнить: самая главная моя цель,
освобождение Илзе. Все остальное не так важно. Ни деньги, ни мое здоровье, ни
даже жизнь. Смотрю на часы. Близится полночь. Нужно дождаться, когда
Широкомордый поднимется в свой номер, а потом выйти из отеля, чтобы позвонить
по обычному телефону.
Но это можно сделать и через час. Я уверен, мать все равно
не заснет, пока не дождется моего звонка. Надо просчитать все варианты,
просчитать таким образом, чтобы исключить ошибку. Трупы, которые я видел
сегодня по телевизору — эти кадры до сих пор крутят по всем европейским
каналам, — могут произвести впечатление даже на менее искушенного человека.
Представив, что на месте убитых могла оказаться и моя Илзе, я сжал кулаки,
заскрипел зубами.
Но ненависть — плохой советчик. Если я буду так нервничать,
то ничего путного не придумаю. Усилием воли заставляю себя успокоиться. Мне
необходимо успокоиться. Необходимо взять себя в руки и продумать план действий.
У меня есть только один козырь. Они не знают, что мне известен парижский адрес
Сибиллы Дюверже, не знают, что перед смертью Игорь Ржевкин успел сказать мне:
именно у нее можно найти Труфилова. Кочиевский убежден, что я пока ничего не
знаю.
С другой стороны, кто-то третий успел подложить взрывчатку в
машину Ржевкина. На засаду в Схетон наверняка отправились несколько людей
Кочиевского.
Я уверен: в Схетон за мной поехали двое. Тогда получается,
что за мной следят не двое, а трое людей полковника. Значит, именно третий
приехал к офису компании Ржевкина и установил в машине взрывное устройство? Я
немного разбираюсь в таких вещах, хотя никогда не занимался диверсионной
работой. На установку подобного устройства потребовалось две-три минуты. Нужно
подключить взрывное устройство к системе зажигания, чтобы оно сработало в тот
момент, когда машина тронется с места. Две-три минуты, не менее. Когда я вышел
от Ржевкина и поймал такси, прошла минута, от силы полторы. К тому времени
Ржевкин тоже успел выбежать из здания. Он наверняка смотрел на свою машину.
Значит, у «третьего» времени в запасе не было. То есть он бы не успел
управиться с автомобилем Ржевкина. Не говоря уже о том, что требовалось
отключить систему сигнализации.
Но тогда выходит, что решение об устранении Ржевкина было
принято Кочиевским еще до нашего разговора. Он справедливо рассудил, что не
стоит оставлять в живых такого свидетеля. А может, бомбу подложили рано утром,
когда Ржевкин только приехал на работу? Нет, не может быть — я сразу отметаю
такой вариант. Кочиевский не пошел бы на подобный риск. Ржевкин мог уехать
куда-нибудь по делам, мог просто выйти до нашей встречи и сесть в свою машину.
И тогда наша встреча могла сорваться. Если я все правильно
рассчитал, то убийца должен был приступить к установке взрывного устройства в
тот момент, когда я вошел в офис. За мной никто не следил, это я проверял. Где
находился Ржевкин, знал только Кочиевский. Ему было важно устранить опасного
свидетеля только после моей с ним встречи. Так и случилось. Значит, третий
«наблюдатель» существует.
Я расхаживаю по своему номеру. Глухая стена, что напротив
моего окна, все больше раздражает. Раздражает как некий символ моих попыток
вырваться из тупика, в котором я оказался. Значит, Кочиевский отправил за мной
троих «наблюдателей». Троих. Двое из них сопровождают меня, непосредственно
следуя за мной, а еще один находится на «подстраховке». Очень умный шаг. Вычислить
третьего чрезвычайно сложно. Ведь он, в сущности, не следит за мной, появляется
только в тех местах, которые ему указывает Кочиевский.
