Назавтра или, может быть, через день капитан должен был подписать купчую у нотариуса и на следующей неделе устроить новоселье.
Петрус искренне поздравил капитана.
– Ах, крестник! Похоже, ты рад моему переезду? – заметил моряк.
– Я? Напротив! – возразил Петрус. – В доказательство предлагаю вам оставить за собой квартиру в моем доме в качестве загородной резиденции.
– Не откажусь! – обрадовался капитан. – Но при одном условии: я сам буду платить за эту квартиру и о цене тоже договорюсь сам.
Предложение было принято. Трое друзей собирались вместе поужинать. Жан Робер и Людовик пришли в пять часов.
Людовик был печален: от Розочки не поступало никаких новостей. Сальватор появился дома на минуту: успокоил Фраголу и сообщил, что его нужно ждать лишь на следующий день к вечеру или даже через день.
Желая развлечь Людовика, в котором капитан принимал живейшее участие, он предложил поужинать у Легриеля в СенКлу. Людовик и Петрус поедут туда в коляске, а Жар Робер и капитан – верхом.
В шесть часов они отправились в путь. Без четверти семь четверо посетителей заняли отдельный кабинет в заведении Легриеля.
В ресторане собралось много народу. В соседнем кабинете с тем, где устроились наши герои, было особенно шумно: оттуда доносились громкая речь и веселый смех.
Сначала четверо приятелей не обращали на это внимания.
Они были голодны, и звон посуды почти заглушал голоса и смех.
Но вскоре Людовик прислушался.
Вероятно, он и в самом деле был самым невеселым среди своих товарищей.
– Я узнаю голос, вернее, оба голоса! – сказал он.
– Уж не принадлежит ли один из них пленительной Розочке? – полюбопытствовал капитан.
– К сожалению, нет, – вздохнул Людовик. – Этот голос веселее, но не такой чистый.
– Кто же это? – спросил Петрус.
Взрыв хохота, прогремевший на все лады, ворвался в кабинет наших героев.
К слову сказать, стенки между кабинетами были не толще ширмы и убирались в дни больших празднеств.
– Во всяком случае, смех искренний, за это я ручаюсь, – вставил Жан Робер.
– Ты ничем не рискуешь, дорогой друг, потому что женщины, сидящие в соседнем кабинете, – это принцесса Ванврская и графиня Валёк.
– Шант-Лила? – в один голос подхватили Жан Робер и Петрус.
– Она самая. Да вы послушайте!
– Господа! – смутился Жан Робер. – Разве прилично подслушивать, что происходит в соседней комнате?
– Черт побери! – вскричал Петрус. – Раз там говорят достаточно громко, чтобы мы услышали, значит, у тех, кто говорит, секретов нет.
– Справедливо, крестник, – одобрил Пьер Берто, – у меня на этот счет существует теория, в точности совпадающая с твоей. Однако помимо двух женских голосов мне почудился еще мужской.
– Как известно, дорогой капитан, – сказал Жан Робер, – у каждого голоса есть эхо. И, как правило, женскому голосу эхом вторит мужской, а мужскому – женский.
– Раз уж ты такой мастер распознавать голоса, может, ты знаешь, кто этот мужчина? – спросил Петрус у Людовика.
– Кажется, я смогу так же безошибочно определить кавалера, как и дам, да и у вас, если хорошенько прислушаетесь, не останется на этот счет сомнений, – отозвался Людовик.
Молодые люди насторожились.
– Позволь с тобой не согласиться, но самым вежливым образом, каким только можно, принцесса, – говорил один голос.
– Клянусь тебе, это чистая правда, накажи меня Бог!
– Какая мне разница, правда это или нет, если это совершенно неправдоподобно! Пусть лучше будет ложь, но правдоподобная, и я тебе поверю.
– Спроси лучше у Пакерет, и сам увидишь.
– Подумаешь, ручательство! Софи Арну отвечает за графиню Дюбарри! Графиня Валёк отвечает за принцессу Ванврскую!
Пакерет – за Шант-Лила!
– Слышите? – обрадовался Людовик.
– Мы по-прежнему любим петарды, господин Камилл? – спросила Шант-Лила.
– Больше чем когда-либо, принцесса! На сей раз у меня была причина: я устроил целый фейерверк в честь вашего особняка на улице Брюийер, четверки рыжих лошадей с подпалинами и ваших вишневых жокеев, и все это – даром.
– И не говори! У меня такое впечатление, что он ищет девушек, получивших награду за добродетель, и намерен увенчать меня короной.
– Нет, он тебя приберегает, возможно, для брака.
– Дурак! Он женат!
– Фи, принцесса! Жить с женатым мужчиной! Это безнравственно.
– А вы-то сами?
– Ну, я так немножечко женат! И потом, я с тобой не живу!
– Нет, вы со мной ужинаете, только и всего. Ах, господин Камилл, лучше бы вы женились на бедняжке Кармелите или написали ей вовремя, что больше не любите ее. Она вышла бы замуж за господина Коломбана и сегодня не ходила бы в трауре.
И Шант-Лила тяжело вздохнула.
– Какого черта! Как я мог это предвидеть? – возмутился легкомысленный креолец. – Мужчина ухаживает за женщиной, становится ее любовником, но не обязан на ней за это жениться!
– Чудовище! – ужаснулась графиня Валёк.
– Я не брал Кармелиту силой, – продолжал молодой человек, – как, впрочем, и тебя, Шант-Лила. Скажи откровенно, разве я взял тебя силой?
– Ах, господин Камилл, не сравнивайте нас: мадемуазель Кармелита – порядочная девушка.
– А ты – нет?
– Я просто добрая девушка.
– Да, ты права: добрая, превосходная!
– Да если бы я тогда не упала со своего осла на траву и не лишилась чувств, еще неизвестно, как все обернулось бы.
– А банкир?
– С банкиром вообще ничего не было.
– Опять ты за свое… Знаешь, мудрец Соломон сказал, что только три вещи в мире не оставляют следов: птица в воздухе, змея на камне и…
– Знаю! – перебила его Шант-Лила. – При всем вашем уме вы дурак, господин Камилл де Розан. Я гораздо больше люблю своего банкира, который дал мне сто тысяч франков, чем вас, ничего мне не давшего.
– Как это – ничего, неблагодарная?!.. А мое сердце? Это, по-твоему, ничего не значит?
– О, ваше сердце! – сказала Шант-Лила и вскочила, оттолкнув стул. – Оно похоже на картонного цыпленка, которого подают, как я видела третьего дня, в театре у заставы Сен-Мартен:
цыпленка подают на всех спектаклях, но никто его не ест. Ну-ка спросите, готов ли мой экипаж.
Камилл позвонил.
Прибежал лакей.
– Подайте счет, – приказал креолец, – и узнайте, готова ли карета ее высочества.
