– Я бы хотел отказаться от полета, – прошелестел Рыба.
– Чё? – Бортпроводница даже подалась вперед, чтобы получше расслышать сказанное.
– Я бы хотел отказаться от полета… Неважно… вот именно – неважно… себя чувствую.
– И чё?
– Не могу лететь сейчас. Физически…
– Вот только дурака валять не надо, гражданин. Проходите в салон. Вы всех задерживаете.
Раз уж никакого чуда не произошло, придется брать свою собственную судьбу в свои же собственные руки, до сих пор не отличавшиеся особой крепостью. Бежать – и немедленно!.. Но, пока Рыба раздумывал, как бы половчее соскользнуть с трапа, бортпроводница втянула его внутрь. И подтолкнула к салону, прошипев напоследок:
– Слышь ты, чудила! Иди на свое место, и без фокусов. А будешь выдрючиваться и вносить нервозность в обстановку, сдам тебя соответствующим органам как террориста. Понял меня?
Рыба кивнул и обреченно поплелся к указанному в посадочном талоне креслу 8В.
Во всем виновата его простодушная, граничащая с идиотской внешность. Обладай он другими внешними данными, никому бы и в голову не пришло обращаться с ним подобным образом. И еще это слово – «выдрючивайся»! Его нередко употребляла Кошкина, но змея-бортпроводница вовсе не была похожа на Кошкину.
Она была похожа на гестаповку.
Начальницу зондеркоманды. Главу секретного отдела, проводившего опыты над живыми людьми. Любительницу папок и кабинетных ламп, обтянутых человеческой кожей.
Рыба так и видел черную пилотку у нее на голове, стек в руках, кожаную портупею на торсе и Железный крест на груди. И не простой (какой вручают рядовому составу), а рыцарский – с алмазами, мечами и дубовыми листьями. «За особую жестокость» было выгравировано на внутренней стороне креста.
«Ничего, гестаповская морда, недолго тебе радоваться! Наши все равно победят и водрузят красное знамя над рейхстагом», – попытался успокоить себя Рыба-Молот, но успокоение не приходило.
Перед глазами (вперемешку с клочьями какого-то розового тумана) проплывали обрывки жизни – несправедливо короткой, по мнению Рыбы. Шахрисабз, Ташкент, метеостанция Ую, на которой он кашеварил ровно полтора месяца; декольте Кошкиной, аппетитный зад Рахили Исааковны; Палкина и Чумаченко, жрущие водку; драка на дискотеке, где Коляну Косачёву выбили клык, а Рыбе сломали два ребра; другая драка на другой дискотеке, обошедшаяся без последствий; звездный потолок в квартире Агапита; снова декольте Кошкиной и зад Рахили Исааковны; травля тараканов в столовке райцентра Кяхта; открыточные виды города Трубчевск, а также городов Париж и Сантьяго, где Рыба отродясь не бывал; снова – зад и снова – декольте; рецепт утки по-пекински, парящий в виде гигантского плаката над Стрелкой Васильевского острова… Затем в ход пошли события, напрямую к Рыбе не относящиеся: покорение Северного полюса норвежским исследователем Руалем Амундсеном, бомбардировка Хиросимы, взятие Зимнего революционной матросней, переход Суворова через Альпы, прибытие Великого Посольства в Амстердам… Венчал слайд-шоу хрестоматийный кадр: Мэрилин Монро на вентиляционной решетке – но не полностью Мэрилин, а с инородными вкраплениями в виде декольте Кошкиной и зада Рахили Исааковны.
На Мэрилин-Кошкиной-Рахили Исааковне Рыба потерял сознание.
Будь его, Рыбы-Молота, воля – он пришел бы в себя только после того, как шасси хлипкой воздушной этажерки коснулись взлетно-посадочной полосы аэропорта города Салехард. Но мнением Рыбы ни высшие, ни низшие силы никогда не интересовались. И потому очнулся он в тот самый момент, когда стало угодно судьбе, року, провидению. А именно – на высоте десяти тысяч метров над землей, пристегнутым к креслу 8В, выходящему в проход.
Рыба хорошо помнил, что не успел пристегнуться до того, как впал в небытие. Следовательно, кто-то его пристегнул; скорее всего – гестаповка-бортпроводница, которой по должности положено следить, чтобы с пассажирами все было в порядке.
Точно, она.
Это ее шипящий, змеиный голос он слышит сейчас. Исполненный такого презрения и ядовитого сарказма, что подавать признаки жизни и открывать глаза не стоит. Лучше вообще прикинуться мертвым, дать ей возможность выплеснуть порцию яда и спокойно уползти, скрипя портупеей. И только потом…
Потом…
– Вот ненавижу таких мужиков, – продолжила спич гестаповка. – Убивала бы на месте. Душила в колыбели. Хуже баб, чесс-слово!.. Тряпки, тру`сы, ничтожества… От таких всего можно ожидать.
– А уж как я ненавижу…
Невидимая собеседница гестаповки находилась справа от Рыбы-Молота, очевидно, она занимала кресло по соседству – то ли 8А, то ли 8Б.
– Он там не помер, случайно? – Змея неожиданно выдавила из себя каплю сострадания.
– Жив…
Второй голос был гораздо занятнее голоса стюардессы. Нет, не занятнее – интереснее… Нет – не интереснее… Значительнее. Нет – не значительнее… Богаче? Вот-вот, он был богатым, этот голос. Супербогатым. Сверхобеспеченным, ворочающим миллионами Уолл-Стрит. Занимающим верхние строчки в рейтинге миллиардеров журнала «Форбс» – по соседству с Биллом Гейтсом и султаном Брунея. Живьем таких голосов Рыбе-Молоту слышать еще не приходилось. Разве что по телевизору, по каналу «Культура», когда шли старые мхатовские постановки со мхатовскими же корифеями в главных ролях. Глыбами-стариками и мощными старухами, имен которых Рыба не знал. Не успевал посмотреть в титрах, поскольку королева пульта Рахиль Исааковна с возгласом «Опять нафталин гонят!» тотчас переключала канал на что-нибудь более гламурное.
Те старики чрезвычайно нравились Рыбе-Молоту. Те старики «служили в театре», а не работали в нем; с непередаваемым шиком произносили «в четверррьг и больше никогда», и в друзьях у них ходили не мелкотравчатые Палкина с Чумаченкой, а… А птицы высокого полета – военачальники, академики, политические деятели международного масштаба и, возможно, даже Иосип Броз Тито. Присутствие в этом пафосном списке югославского маршала объяснялось просто: Рыба-Молот втайне мечтал стать личным поваром какой-нибудь выдающейся особы, чтобы следом за ней, прикрываясь супницами и соусниками, пролезть во всемирную историю и остаться там навсегда.
Мысли о мощной мхатовской старухе, сидящей по соседству, не давали Рыбе покоя. Особенно когда она положила пальцы ему на шею – чтобы прощупать пульс, не иначе. Пальцы у старухи оказались такими же властными, как и голос. И – опасными, что ли? Вот-вот, они были опасными, эти пальцы. Как бандюхаи-романтики Буч Кэссиди и Санденс Кид, вместе взятые. Как гангстер Аль Капоне. Как все остальные гангстеры, наемные убийцы и партизаны сельвы. Как медведь-шатун, задравший повара с метеостанции Ую, на место которого и прибыл в свое время Рыба-Молот. Сам Рыба застал медведя только в виде шкуры, но говорили, что это был страшный зверь. Страш-шный!.. Да здесь и говорить особенно не пришлось, хватило беглого взгляда на огромную медвежью башку и чудовищные клыки. Конечно, если выбирать между медведем, сидящим в кресле, и мхатовской старухой гангстершей, сидящей в кресле, – предпочтение отдается старухе. Пусть даже и вооруженной пистолетом, мини-гарпуном и мачете, величиной с весло.
