– А если доживем? Что по этому поводу говорит наука, доктор?
– Наука говорит, что почва как таковая исчезнуть не может. Это, простите меня великодушно, – дичь. Что-то, да останется.
– А люди с жабрами?
– Люди с жабрами – вполне допустимая вещь. Если рассматривать их как еще одну причудливую ветвь на дереве эволюции. Но я, в данном конкретном случае, предпочел бы стать пигмеем из Бурунди…
Попугав себя и друг друга еще часок-полтора, ненавистники панибратцевского потомства разошлись, так и не решив, что с этим потомством делать.
Отправился в свою комнату и Рыба, переполненный апокалиптическими видениями и такими же апокалиптическими предчувствиями. А ведь на этот, самый первый вечер в экзотическом Лонг Хае у него были свои, далеко идущие планы! Рыба собирался пройтись по берегу, возможно, даже искупаться; посидеть в пальмовой роще и – если повезет – понаблюдать за крабом по кличке «пальмовый вор», о котором они с Рахилью Исааковной видели целую передачу на канале «Animal Planet». Также Рыба хотел поближе познакомиться с буйволами, неожиданно забредшими в бассейн. И с аборигенами-вьетнамцами, или «щедроглазыми», как называл их отец Пафнутий. Этих нигде видно не было, но Рыба пребывал в уверенности, что они находятся где-то неподалеку. И вот теперь, вместо романтической ночи, он получил сплошную головную боль в лице Третьей мировой войны, напрочь облысевшей Европы, Португалии, налезшей на Испанию, огненных шаров из космоса и людей с жабрами!
Чтобы как-то отвлечься от тягостных мыслей, Рыба сосредоточился на связке Испания – Португалия: получилось совсем неплохо, прямо-таки гипотетический финал ЧЕ по футболу, Васкес против Криштиану Роналду, – особенно когда он представил в качестве Португалии себя, а в качестве Испании – незабвенную Веру Рашидовну.
A las mil maravillas!
[26] – сам себе сказал Рыба, почувствовав настоятельную потребность завалиться в койку и предаться рукоблудию.
Тем более что койка, стоявшая в его комнате, оказалась во всех отношениях выдающимся произведением мебельного искусства. Как же далеко было до нее всем койкам, на которых когда-либо спал Рыба-Молот, включая супердорогую кровать с балдахином из гостевой комнаты в Салехарде! Нынешней койке больше подходило определение «ложе». И не из-за ширины (особой ширины как раз и не наблюдалось), а из-за… Из-за ее значительности, что ли.
При свете дня значительность не выпирала, но теперь, ночью, не заметить ее было невозможно. По мере того как Рыба (на цыпочках, мелкими шажками) приближался к ложу, желание заняться банальным онанизмом угасало. А на смену ему приходили совсем другие желания – как их классифицировать, Рыба-Молот понятия не имел.
Ладно, разберусь как-нибудь, – подумал он, – вот прилягу, и все сразу станет на свои места.
Приблизившись к изголовью вплотную, Рыба почему-то поклонился ему, затем отдал давно забытый пионерский салют, затем отдал честь – в ее российском, американском и еще бог знает каком варианте, предполагающем открытую и поднятую вверх ладонь.
После этого он, со всеми предосторожностями и максимальным почтением, откинул покрывало и край хрустящей накрахмаленной простыни.
И оторопел.
На подушке расположился целый квинтет ярко-зеленых, худощавых и голенастых лягушек с красными глазами и тремя черными полосами на спине. Лягушки сидели, плотно прижавшись друг к другу, и смотрели на Рыбу немигающим взглядом.
Нихерасе! – опешил Рыба. – Эти здесь откуда? Наверняка не просто так! Может, у щедроглазых так принято? Может, они лягух вместо кондиционера используют? Чтоб постель всегда прохладной была в жарком климате. А спать при этом как? Прав, прав был отче – басурманская страна, прости господи!
– Брысь отсюда! – Рыба попытался придать своему голосу полковничью (а может, даже генеральскую) твердость. – В пропасть!..
Начальственный тон не произвел на пятерку лягух никакого впечатления. Они лишь мигнули красными глазами. И Рыба решил поменять тактику.
– Уважаемые, – произнес он с максимальной почтительностью к земноводным тварям. – Не хотелось бы никого обижать, но… Этот номер мой. Проплачен на месяц вперед. Следовательно – и кровать моя. Вы согласны?
Крайняя слева лягушка квакнула, но Рыба так и не понял, что означает этот возглас: согласие с основными тезисами его речи или, наоборот, полное несогласие.
– Не хотелось бы никого обижать, но, видимо, придется обидеть…
Теперь уже квакнула крайняя лягушка справа. И не просто квакнула, а так устрашающе раздула горло, что Рыба понял: спать на замечательном и во всех отношениях выдающемся ложе ему не придется. А придется искать что-то менее удобное и не столь накрахмаленное. Можно, конечно, попроситься на постой к кому-нибудь из товарищей по панибратцевскому несчастью. Только вряд ли кто-то примет его, за исключением семейного доктора Дягилева. Но перспектива остаться один на один с ветераном фармацевтики пугала Рыбу еще больше, чем перспектива провести ночь на полу, или на голом кафеле, или в камбоджийской тюрьме. Вспомнив про камбоджийскую тюрьму, Рыба начал думать о родственной ей вьетнамской тюрьме и о том, как она может выглядеть. И есть ли там раздувающие горло лягушки. Не то чтобы он боялся лягушек – совсем не боялся. И один раз в одном из ресторанов, где работал на испытательном сроке, даже делал лягушачьи лапки в кляре: лапки числились основным блюдом тамошней кухни. Ресторан назывался помпезно и так же глупо – «Бебер и омнибус», и владельцем его был совсем не француз, а караим из Феодосии. При чем тут омнибус, Рыба так и не понял, и к тому же работать с лягушачьими лапками ему активно не понравилось. В общем, Рыба свалил из «Бебера и омнибуса» после двух дней испытательного срока, а потом еще месяц трясся мелкой дрожью и ежеминутно проверял, не высыпали ли у него на руках бородавки.
Конечно, живые лягушки, сидящие на наволочке, были не в пример симпатичнее серо-зеленых полуфабрикатов из караимского ресторана. И все равно – Рыба предпочел бы, чтоб они убрались куда-нибудь подальше: к морю или в пальмовую рощу. Или чтобы книжка его жизни называлась не «Чайка по имени Джонатан Ливингстон», а «Цапля по имени Джонатан Ливингстон». В этом случае можно было надеяться, что материализовавшийся Джонатан придет к нему на помощь и сожрет всех зеленых недругов. О-о, где же ты, Джонатан! И почему ты не цапля?
– Пошли, пошли отседова, – предпринял Рыба последнюю попытку избавиться от лягушек. И даже указал перстом на дверь. А потом, передумав, указал на окно.
Лягушки снова заквакали – теперь уже все разом.
– Вы на кого батон крошите, сучки? – возмутился Рыба и в ту же секунду…
В ту же секунду он услышал первые такты «Марсельезы», далекие и невероятно притягательные. Моментально забыв про лягушек, Рыба-Молот, как зомби, двинулся на зов французского революционного гимна. Для этого ему пришлось выйти в коридор, пройти по нему несколько шагов и толкнуть дверь в ванную, находящуюся между его комнатой и комнатой егеря Михея. Именно оттуда и доносилась «Марсельеза».
