Блейк гладил атласную кожу, получая удовольствие от ощущения мягкого тела, прижимавшегося к его твердому, как гранит.
– Ты больше не будешь стесняться меня? – спросил он.
Тилли повернула голову и провела языком у него за ухом.
– Я чувствовала себя немного… непристойно.
– Ты выглядела такой красивой.
Щеки Тилли покраснели еще больше. Она нарисовала дорожку от его небритой скулы ко рту.
– Я знала, что секс – это здорово, но не представляла, насколько здорово.
Блейк убрал с ее лица растрепавшиеся прядки волос.
– Не всегда бывает вот так здорово.
– Даже у тебя? – удивилась Тилли.
– Даже у меня, – признался он, удивляясь тому, что сказал правду.
Тилли приподнялась на локтях и смотрела ему прямо в глаза. Обнаженная грудь с тугими бутончиками сосков снова дразнила его.
– Мне не с чем сравнивать… ну, ты ведь знаешь… – Щеки у нее запылали, и она отвела взгляд.
Блейк приподнял ей подбородок.
– Стыдиться нечего. Доставлять себе сексуальное удовольствие – это ключ к тому, чтобы узнать, что тебе подходит, а что нет, и особенно это важно для женщины.
Она сжала губы, потом сказала:
– Я знаю, но… трудно отбросить то, с чем выросла… что надо в себе это подавлять. Я часто спрашивала себя, полезно ли воздержание.
– Так считал твой бывший?
– Да. Саймон и не говорил о таких вещах, – усмехнулась Тилли. – Я как-то спросила его, получал ли он когда-нибудь сексуальное удовольствие, а он рассердился, сказал, что я веду себя неприлично, думая о сексе.
– И ты собиралась выйти замуж за этого парня?
Тилли снова сжала губы, на щеках обозначились два розовых пятна. Она отодвинулась от Блейка и стала искать свою одежду.
– Такому мужчине, как ты, вероятно, трудно понять, почему я хотела быть с Саймоном, но…
– При чем здесь я? – Блейк перекинул ноги на край кровати.
Тилли подхватила свои вещи и прижала к груди.
– Ты красивый, успешный, ты можешь заполучить любую девушку, какую захочешь. А у таких, как я, все по-другому.
– Я что-то тебя не понимаю. У тебя ровно столько же прав вступить в нормальные отношения, как у любого другого. Почему ты удовлетворилась меньшим?
Она выразительно на него взглянула.
– А почему тебя удовлетворяют случайные связи, а не более продолжительные?
Он уставился на нее.
– Разговор не обо мне. О тебе.
Тилли, забыв про бюстгальтер, натянула через голову платье и расправила на бедрах… которые еще несколько минут назад прижимались к нему. У нее вырвался вздох.
– Я в школе не пользовалась успехом. Правда, друзей я заводила легко, но мы часто переезжали, и мне приходилось заводить новых. Я научилась приноравливаться к обстановке.
– Для застенчивой девочки это тяжело.
– Да. Но когда я встретила Саймона, мне было шестнадцать, и… я потянулась к нему, потому что он казался мне разумным, рассудительным по сравнению с другими мальчиками в школе. Он не баловался наркотиками, не тусовался, и у него были правильные взгляды. Да, он был старомодным, но мне это нравилось. Я сама так воспитывалась. Мы стали встречаться, стали парой, и были парой до дня свадьбы.
– А когда он сделал тебе предложение?
Тилли закусила губу, отвела глаза и подняла с пола свои трусы. Она свернула их в комок и держала в руке.
– Когда мне исполнилось двадцать один год. Но это не было предложением… скорее обсуждением.
– И ты ни разу не засомневалась, что он тебе не подходит? Ведь и его родители были настроены против тебя?
– Я, наверное, просто старалась не обращать на это внимания. Думала о том, что у нас все хорошо, а не о том, что плохо. Я мечтала о задушевном друге, хотела видеть такого в Саймоне и отметала все остальное. – Тилли скривилась – но как мило! – Ты, конечно, не веришь в задушевных друзей?
Блейк подумал об отце и матери. У них был идеальный, прочный союз, который выявлял в них только самое лучшее. Блейк часто спрашивал себя, мучилась бы мать точно так же, как отец, если бы умер он, а не она?
Встав с кровати, он надел брюки.
– Если и существует родство душ, для себя этого я не захотел бы.
– Почему?
Он пожал плечами. Лучше бы он промолчал!
– Не хочу, и все тут.
Тилли наморщила лоб.
– Из-за отца? Из-за того, что с ним произошло, когда умерла твоя мать?
Блейк принял равнодушный вид, но чувствовал, что карие глаза Тилли готовы сломить его нежелание открывать эту часть своей жизни.
– Эй, я-то думал, что ты собираешься накормить меня обедом? – произнес он, как ни в чем не бывало, и криво усмехнулся.
Тилли продолжала смотреть на него.
– Тебе не хочется говорить о ней?
«Черт подери. Не хочется».
Какой прок в разговорах? Разговоры ничего не изменили за двадцать четыре года. Что касается его, то в тот день в гроб положили двоих, а не одного родителя. И он остался нести свой груз в одиночестве. Отец все равно что умер вместе с матерью, а сыну пришлось за ночь стать взрослым. На него упала слишком большая ответственность для ребенка такого возраста.
И эта ответственность продолжалась, когда он вырос и стал взрослым.
Поэтому он не привязывался ни к одному месту или к одному человеку. Он знал, что в любую минуту он понадобится отцу.
Он не желает испытывать вот такую же необходимость в ком-нибудь. Как отец и мать. Родственная душа… Звучит прекрасно в теории, но на практике высыхает эта самая душа, когда твой родной человек уходит от тебя или умирает.
И Блейк всегда уходил сам, обрывая отношения. Он их начинал, и он их кончал. И шел дальше без сожалений.
Но что-то во взгляде Тилли задело его за живое. Взгляд прямой, мягкий, она словно знает, как мучительно для него прошлое, и хочет убрать эту муку из его жизни. Вот так поступают с нестираным свитером, запихнутым в угол шкафа.
Блейк выдохнул – узел в груди чуть-чуть ослаб.
– Нет, не хочется, – ответил он на вопрос Тилли.
Она подошла к кровати и села. Тилли смотрела на него глазами маленького нежного олененка. Блейк не мог отделаться от мысли, что у нее под платьем ничего не надето.
– Я часто думаю о том, что тяжелее: потерять мать, которую так и не узнала, или потерять, когда успела узнать и полюбить, – сказала Тилли.
Блейк старался не думать о смерти матери. О том, как он стоял за дверью отделения интенсивной терапии в тот день, когда мать отключили от аппарата, поддерживающего ее жизнь. Все думали, что он слишком мал быть там в последние минуты ее жизни. А он молился за нее, просил ее продолжать жить, хотя врачи и сказали, что все бесполезно. Но вот вышел из палаты отец, и Блейк понял, что молитвы редко – если вообще когда-либо – помогают.
