Сонно улыбнувшись, Констанция потянулась. Джордж будет дома примерно через полчаса. Мысли о муже напомнили ей о небольшой бархатной коробочке, что лежала между ее шпильками, баночками с кремом и щетками для волос. Джордж был таким милым и щедрым мужем. Ему нравилось делать ей приятное, даже если к этому не находилось особого повода. В бархатной коробочке лежал его последний подарок – серьги.
Она достала их. Крупные жемчужины, заключенные в оправу из золотой филиграни, были похожи на капли. Она приложила одну серьгу к уху и подумала о том, как же все-таки любит своего мужа, и о том, какой замечательной стала их жизнь после четырех лет войны и разлуки.
Глядя в зеркало, она не заметила, как окно начало медленно открываться.
Сгорбившись под порывами ветра, изогнутая фигура припала к крыше мансарды, когда Констанция, привлеченная странным звуком, открыла окно. Потом она закрыла его, но фигура так и осталась неподвижной, застыв на фоне ночного неба, как горгулья кафедрального собора.
Внизу, в укрытом туманом городе у подножия холма, засвистел прибывающий на станцию поезд. Мужчина на крыше не обратил на свист никакого внимания, всецело поглощенный тем, что должно было вот-вот произойти. Этот вечер станет кульминацией долгих лет ожидания. Месяцы скитаний и подготовки. Бесконечные дни блужданий по городу и расспросы, расспросы, расспросы. Потом снова ожидание, пока сама природа не подарила ему защиту в виде этой грозы. Сегодня виновные наконец начнут платить по счетам за то, что сделали с ним.
Подъем к мансарде по скользким водосточным трубам, декоративным выступам на стенах, подоконникам занял полчаса. Мокрые гладкие поверхности осложняли подъем. Как и его воспоминания о падении в реку Джеймс, о той чудовищной боли, когда течение швыряло его на острые камни. Но он был горд, невероятно горд тем, что сумел преодолеть эти ужасные воспоминания и сопровождавший их страх и все-таки взобрался на крышу.
Он выждал еще несколько мгновений и потянулся к окну. Грязные пальцы осторожно протиснулись в тонкую щель между коробкой окна и верхней частью рамы. Ветер только что сорвал с его головы краденый цилиндр. Он попытался схватить его, но правая нога соскользнула, издав скребущий шум. Цилиндр улетел прочь. Бент стиснул зубы, мысленно выругавшись. Как раз этот шум в прошлый раз и привлек к окну жену Хазарда.
Он напряженно застыл, выжидая. Но ничего не произошло. Видимо, она не услышала. Он медленно сполз на карниз мансарды и начал очень осторожно открывать окно.
Всмотревшись в щель, он увидел освещенную газовой лампой красиво обставленную комнату. За кроватью с пологом, перед туалетным столом, сидела женщина, она держала возле уха серьгу и рассматривала себя в зеркале.
Он резко открыл окно, перебросил искалеченную ногу через подоконник и запрыгнул в комнату.
Стрелочники с фонарями в руках отцепили частный вагон. Над тусклыми городскими огнями Джордж видел сияющие на склоне холма окна Бельведера. Слева от него небо отсвечивало красным – на заводе работала ночная смена.
Собираясь уже выйти из вагона, Джордж ощутил редкий миг безмятежного покоя. В Питтсбурге они с Юпом Смитом договорились о покупке литейного завода Макнили. Макнили, один из первых металлургов Пенсильвании, умер прошлым летом, и Джордж сразу решил попытаться купить завод у его наследников. Производство Макнили идеально подходило для модернизации под новый бессемеровский процесс плавки.
Этим вечером он возвращался домой, окрыленный успехом. Завод Макнили был у него в кармане, а здесь, в Лихай-Стейшн, цеха работали день и ночь, выпуская продукцию по любым заказам – от железнодорожных рельсов до кованых украшений и металлических рам для новой чикагской фабрики «Пианино Фенуэя». Все это не могло не радовать, поэтому Джордж пребывал в прекрасном настроении, созвучном общему настроению всего Севера в эти дни. Север претерпевал сейчас небывалый расцвет. После четырех лет кровавых расправ и лишений – лет, ясно показавших, что любая война противоречит человеческой природе, – американцы всех слоев с какой-то неистовой одержимостью бросились зарабатывать деньги, и промышленность Севера стремительно возрождалась из пепла, как птица феникс.
Никакой заслуги политиков в этом не было. Джордж благодарил Бога за то, что уехал из Вашингтона еще до окончания войны. Он бы просто не смог терпеть все эти грязные интриги и подсиживания. К тому же из некоторых разговоров, услышанных в Питтсбурге, он предположил, что очень многие просто устали от политических войн. Устали от напыщенных речей Джонсона о конституционных принципах, устали от попыток радикалов объявить ему импичмент и, как это ни печально, устали от темы борьбы за права негров.
Как обычно, политики не замечали смены настроений в стране или просто не обращали на это внимания. Но сигналы звучали отчетливо. На осенних выборах республиканцы проиграли в Нью-Йорке и Пенсильвании, а в Огайо, Мэне и Массачусетсе их большинство изрядно поубавилось. Референдумы об участии в голосовании негров провалились в Канзасе, Миннесоте и Огайо, то есть в штатах, считавшихся просвещенными.
Несмотря на потерю электората, радикалы продолжали двигаться своим прямолинейным курсом. Джонсон оставался для них архиизменником и даже архидемоном, как назвал его мистер Ботуэлл из Судебного комитета палаты представителей. Комитет одобрил импичмент Джонсону четырьмя голосами из пяти, хотя некоторые умеренные республиканцы, с которыми Джордж был согласен, и среди них Уилсон от Айовы, отказались принимать участие в этой травле. Как и палата представителей в целом. Седьмого декабря она проголосовала против импичмента с результатом сто восемь против пятидесяти семи.
К сожалению, это не остановило радикалов. Они продолжали искать основания. Уэйд, друг и покровитель Стэнли Хазарда, уже вел себя в сенате как президент, и конгресс вполне мог бы назвать его президентом Соединенных Штатов в случае отставки Джонсона.
Друг Вирджилии Тад Стивенс ждал этого с большим нетерпением. Говорили даже, что только мечта об устранении Джонсона еще держит старого радикала в этой жизни. Вместе со своими сторонниками Стивенс хотел отдать Джонсона под суд за чудовищную узурпацию власти, и одно поражение в палате представителей не могло остановить их. Какими же злыми порой становятся люди, находясь в плену своих убеждений.
– Наконец-то! – простонал Юп Смит.
Он прижал большим пальцем верхнюю вставную челюсть и другой рукой взял саквояж и зонтик. Мужчины попрощались с проводником-валлийцем и чернокожим поваром, которые ехали вместе с ними в вагоне. В нескольких футах от крытой платформы стоял экипаж.
– Прости, что мы так припозднились, Бад, – сказал Джордж, садясь в карету и стряхивая воду со шляпы. – На рельсы упало дерево, и поезд задержался на целый час. Спасибо, что дождался.
– Всегда рад вам помочь, – откликнулся Бад через окошко в крыше. – Кстати, мистер Хазард… тут недавно в городе какой-то тип все о вас расспрашивал.
Джордж передвинулся, оставляя ворчливому юристу побольше места.
– Кто такой?
