Чья-то рука потянулась к Джорджу сзади, коснулась его ладони. Он, не оборачиваясь, сжал пальцы в перчатке. Вирджилия ответила таким же крепким пожатием. Толпа начала расходиться.
Резкий ветер трепал подол сутаны отца Туна, когда он подошел к Джорджу и двум плачущим детям.
– Я знаю, это горестный день, Джордж, – сказал он, – и все же мы должны довериться Господу. Он знает, для чего создал этот мир и каждого из нас, пусть даже Его цель и скрыта завесой зла и жестокости.
Джордж молча смотрел на священника. Он был очень бледен, щеки провалились, и Мадлен вдруг подумала, что Джордж стал очень похож на портреты Эдгара По в последние месяцы его жизни, когда тот уже лишился рассудка.
– Прошу меня извинить, святой отец, – наконец произнес Джордж.
Джордж счел своим долгом открыть в этот день двери Бельведера – для всех, кто захотел бы помянуть Констанцию. Все сдобные булочки и кексы, копченый окорок, сочный ростбиф и устричные пироги, что обычно готовили к Рождеству, теперь подали на поминальный стол. Спиртное развязало языки, и уже очень скоро гости, сбившись в кучки, громко разговаривали и даже смеялись.
Этого Джордж не смог вынести и укрылся в библиотеке. Он провел там минут двадцать, когда открылась дверь и вошли Вирджилия и Мадлен.
– Как ты? – спросила сестра, быстро подходя к нему.
Мадлен закрыла дверь, потом стала нервно теребить платок, заткнутый за манжет платья. Джордж развязал галстук и посмотрел на женщин.
– Не знаю, Джили, – пробормотал он.
Вирджилия не смогла скрыть изумления – брат не называл ее этим детским именем целую вечность. Джордж вдруг встал с кресла.
– То, что случилось с ней, – воскликнул он, – не поддается никакому разумному объяснению! Так мог поступить только безумец.
Вирджилия вздохнула. Рядом с бедно одетой Мадлен она выглядела солидной и ухоженной благополучной дамой.
– Таков наш мир, – сказала она. – Я давно поняла, что каждый день нашей жизни мы сталкиваемся с глупыми несчастьями, нелепыми мелодрамами, жадностью, корыстью, бессмысленным страданием. Мы пытаемся забыть о них, притворяемся, что ничего этого нет, стараемся отвлечься с помощью искусства или философских рассуждений, а то и просто наливаясь спиртным, как бедняга Стэнли. Пытаемся что-то объяснить, опираясь на нашу религию. Но все остается по-прежнему, и это всегда рядом с нами, словно несчастное уродливое чудовище, которое прячется за тончайшей занавеской. Как только занавеска приподнимается или рвется, мы вынуждены видеть его. Тебе это хорошо известно, ведь ты был на войне.
– Дважды. И думал, что уже заплатил свой долг.
– Жизнь не всегда логична, Джордж. Кто-то так никогда и не встречается с этим чудовищем. А кто-то видит его снова и снова, и кажется, что в этом нет никакого смысла. Но он есть. Когда такое случилось со мной после смерти Грейди, мне понадобились годы, чтобы понять это. Так кончается наше детство, Джордж. Родители называют это взрослением, но используют это слово слишком уж небрежно. На самом деле взросление – это когда ты смотришь на то чудовище и понимаешь, что оно бессмертно, а ты – нет. И сделать с этим ничего нельзя.
Опустив голову, Джордж стоял возле письменного стола. Рядом с обломком метеорита и веточкой горного лавра лежала старая замызганная касторовая шляпа. Ее нашли на лужайке под окном спальни, в которое проник Бент. Джордж вскинул руку, чтобы смахнуть шляпу со стола, и нечаянно сбросил вместе с ней ветку лавра. Он наступил на нее ногой и раздавил.
– Я не могу с этим смириться, Джили. Не могу!
У Мадлен разрывалось сердце. Ей хотелось обнять Джорджа, прижать к себе, утешить. Такое сильное чувство к этому человеку, который был лучшим другом ее мужа, удивило и немного смутило ее. Порозовевшие щеки выдавали ее, но, к счастью, никто ничего не заметил. Она быстро взяла себя в руки, отвернулась и прижала к глазам платок.
– Джили… – Теперь Джордж говорил спокойнее. – Не могла бы ты или Мадлен найти Кристофера Уотерспуна и попросить его зайти? Я бы хотел начать приготовления к отъезду.
Вирджилия не поверила своим ушам:
– Прямо сегодня?
– А почему не сегодня? Не думаешь же ты, что я вернусь туда, буду напиваться и слушать дурацкие шутки?
– Джордж, эти люди – твои друзья. Они ведут себя так, как всегда ведут себя люди на поминках.
– Черт, хватит мне морали читать. – Краткая близость, возникшая между ними, когда он впервые назвал ее Джили, растаяла без следа. – Во время моего отсутствия Уортерспуну придется управлять заводом, у него будет очень много дел, к тому же они с Юпом должны запустить производство в Питтсбурге.
– Я не знала, что ты уезжаешь, – сказала Мадлен.
Джордж коротко кивнул:
– У меня дела в Вашингтоне. А потом… ну, не знаю пока. Может быть, поеду в Европу.
– А как же дети?
– Они могут закончить учебный год и присоединиться ко мне.
– Где? – спросила Вирджилия.
– Там, где я окажусь.
Мадлен и Вирджилия обменялись тревожными взглядами, а Джордж поднял с пола сломанную веточку горного лавра и швырнул ее в холодный камин.
Той же ночью, очень поздно, Джордж вдруг проснулся. Он чувствовал себя как напуганный и рассерженный ребенок.
– Зачем ты так поступила со мной, Констанция? – тихо произнес он в темноту. – Зачем ты оставила меня одного?
Он ударил кулаком в подушку и продолжал колотить по ней, пока из глаз не полились слезы. Его вдруг охватил жгучий стыд и невыносимое чувство потери. Наконец, обессиленный, он положил голову на подушку. От накрахмаленной материи исходил слабый запах, ее запах, – запах женщины, с которой он делил постель многие годы. Теперь она ушла, но все же осталась здесь, с ним.
Он пытался остановить слезы, но не мог. И рыдал, пока не начало светать.
Все шерифы и сыщики Пенсильвании искали Елкану Бента. Когда его не нашли к Новому году, Джордж решил, что найдут не скоро, если вообще найдут.
На второй день нового, 1868 года Джордж вызвал Юпа Смита и велел ему выставить их железнодорожный вагон на продажу. После этого он уложил один саквояж и сухо попрощался со слугами, Патрицией и Уильямом. Дети чувствовали себя так, словно их бросают на произвол судьбы. Неужели этот холодный человек с безжизненным взглядом был их отцом? Уильям обнял сестру за плечи. В одно мгновение он стал старше на несколько лет.
Джордж сел на дневной поезд до Филадельфии, не сказав больше никому ни единого слова.
В военном министерстве капитан по фамилии Малкольм усиленно изображал сочувствие.
– Что, никаких следов этого сумасшедшего? – спросил он.
– Никаких. Он исчез. Я бы схватил его, если бы тот проклятый поезд не опоздал… – Джордж умолк.
