– О Боже… бедный мальчик! Бедный мой ребенок.
Она снова поискала что-то рядом с креслом, шевеля паутину, цеплявшуюся за пальцы, и вытащила старую зеленую бутылку и красивый бокал из резного стекла с трещиной и таким толстым налетом грязи, что стекло казалось непрозрачным. Потом плеснула в бокал какую-то темную жидкость – возможно, портвейн или шерри, – коричневую, как кофе. Диллс уловил запах прокисшего вина.
Она отпила немного, не предлагая адвокату. Впрочем, он бы и не притронулся к этой омерзительной дряни.
– Мне бы хотелось откланяться, мадам. Путешествие было тяжелым.
Желтые глаза скользнули по его лицу куда-то в сторону. Темно-коричневая жидкость вытекла из уголка рта и поползла по подбородку, словно грязная река по снегу.
– Вы не можете себе даже представить, как я переживала за него. Как отчаянно хотела для него достойной жизни. Тем более что началась его жизнь так ужасно…
О чем она говорила? Ее взгляд вдруг почти жалобно впился в его лицо в неожиданной мольбе о понимании.
– Вы же знаете о моей семье, мистер Диллс.
– Немного. В основном о ее репутации.
– В нашем роду все страдали психическими расстройствами. Это повторялось на протяжении многих поколений и распространилось очень широко.
До самого Белого дома, подумал Диллс.
– Не обошел недуг и моего отца. После смерти моей матери, когда Хейворд Старквезер начал за мной ухаживать, отец стал ревновать. Я была его любимым ребенком. Потом Старквезер сделал предложение. Когда я сказала отцу, что хочу его принять, он впал в неописуемую ярость. Напивался каждый день. Он был очень силен физически…
Диллс чувствовал себя так, словно заглядывает в отверзшуюся могилу, где чьи-то спрятанные тайны гнили и разлагались многие десятилетия. Но как ни противоестественно это было, не мог отвести взгляд. Где-то громко завизжали крысы, а потом раздался чей-то рык, как будто вдруг появился хищник и кого-то прикусил.
– Позвольте мне угадать остальное, мадам, – сказал он. – Брак был заключен по необходимости? Вы уже носили дитя Старквезера, позже получившего фамилию Бент от семьи фермеров, воспитавших его. Вы признались в своем положении отцу, и он вас избил.
По ее лицу скользнула рассеянная улыбка; правая рука безвольно легла на резной подлокотник кресла, грязный бокал выскользнул из пальцев, упал на пол и разбился. Старая женщина не обратила на это внимания.
– Ах, если бы все было так просто… В ту ночь, когда я сказала отцу, что хочу выйти замуж, он применил силу. Так что ваша дальнейшая хронология неверна. – (Диллс ничего не понял, но промолчал.) – Потом я хотела избавиться от нерожденного ребенка. Но отец в бешенстве заявил, что убьет меня, если я это сделаю. Я так боялась его, что и пытаться не стала. Мы вместе – но вы должны понять, что это отец заставил меня, – пригласили Старквезера и убедили его, что отвечать должен он. Что это он виноват, если угодно. Думаю, он до самой смерти считал себя виноватым, бедняга.
Диллс почувствовал, как по телу поползли мурашки. В отверзшейся могиле забрезжил свет.
– Вы хотите сказать, что обманули Хейворда Старквезера, мадам?
– Да.
– И мой покойный клиент… покровитель Елканы Бента и его официальный отец… не имел никакого отношения к этому мальчику?
– Хейворд думал, что он отец Елканы. Мы убедили его в этом.
– Но он им не был?
– Нет.
– Другими словами, все эти годы мой клиент был вынужден помогать и поддерживать…
– Не вынужден, мистер Диллс. Как только мы убедили его, что Елкана – его ребенок, он помогал ему с радостью, как сделал бы любой отец.
– Но кто же был настоящим отцом Бента, мадам?
Влажные и безумные желтые глаза вспыхнули, отразив огоньки свечей, расставленных на полу башни.
– Ну же, мистер Диллс… – Она хихикнула с жутким кокетством. – Вы же знаете! Я ведь сказала, что он применил силу.
– Христос милостивый! Отцом Елканы был…
– Мой отец, мистер Диллс. Мой.
Посыпанный соломой каменный пол, казалось, накренился и закачался под ногами Джаспера Диллса. Весь рациональный фундамент его мира грозил рухнуть.
– Прощайте, – сказал он, хватая свой саквояж и бросаясь к двери. – Прощайте, мисс Тодд.
Дрожа от холода в глухом тупике, Диллс долго ждал возвращения наемного экипажа. Теперь он понимал и причину, и весь масштаб безумия Елканы Бента. Он уже не думал о вознаграждении. Он больше не хотел этих денег, как не хотел ничего знать ни об этой женщине, которую обманывал, ни о Бенте. Особенно о Бенте, куда бы того ни занесло.
Наконец стало ясно многое из того, чего он прежде не мог понять: и неумеренная ненависть Бента к Мэйнам и Хазардам, не отпускавшая его со времен кадетской юности, и жестокость убийства в Лихай-Стейшн – Бент просто унаследовал зло.
Его вдруг бросило в пот, когда он вспомнил, как распекал Бента в своем кабинете, как выгнал его. Если бы он только знал, что за человек на самом деле Бент и почему он такой, он бы никогда ничего подобного не сделал! Он бы, наверное, просто умер от страха.
Карета так и не вернулась. Диллс поднял саквояж и потащился вниз по холму, в сторону пансиона, где он заранее заказал телеграммой комнату. И там, уже почти ночью, он заплатил непомерные деньги за горячую ванну.
Чувствуя себя грязным до мозга костей, он уселся в ванну с куском домашнего мыла, желтого, как ее глаза, и начал с остервенением тереть свою морщинистую рябую кожу, думая о Елкане Бенте, его больном уме и дурной крови, отравленной еще до его рождения.
Внезапно он замер, охваченный необъяснимой печалью. Да помилует Господь несчастного Бента, которого он наверняка больше никогда не увидит. Да помилует Господь того, на кого в следующий раз обрушится ярость Бента.
Глава 42
На Седьмой улице в северной части Вашингтона раз в неделю фермеры из Мэриленда устраивали рынок под открытым небом. В последнюю субботу марта, за два дня до начала голосования в сенате по вопросу импичмента президенту, Вирджилия и Сципион Браун приехали туда, чтобы купить продукты для сирот. Браун правил двуколкой и держал у себя деньги, удивляя Вирджилию таким упорным желанием выполнять истинно мужские обязанности. Казалось, его нисколько не волновали любопытные или хмурые взгляды, которые они привлекали только потому, что его спутница была белой, а он – нет.
Они шли между рядами палаток и телег, мимо квохчущих в клетках кур и визжащих в импровизированных загонах поросят, и спорили о том, о чем в эти дни спорили почти все вашингтонцы.
– Он узурпировал власть, Вирджилия! И что еще хуже: его выбрал на народ, а убийца Линкольна.
– Чтобы признать его виновным, нужны более веские основания.
