Во дворе две куры с кудахтаньем убегали от петуха. Бос колол дрова и весело напевал «Год освобождения», заменяя слова простым «ля-ля-ля». Чарльз пристально смотрел на Августу; его глаза над темными кругами, появившимися после возвращения из Пенсильвании прошлым летом, казались огромными. Она вдруг увидела в них почти детский испуг.
Замирая от радости, она не осмелилась улыбнуться. Но гнев ее улетучился. Теперь они могли поговорить. Спокойно, без нервов, чтобы спасти…
Раздался резкий стук. На кухонном крыльце стоял Вашингтон:
– Там всадник…
Снаружи уже слышался топот копыт и звон упряжи. Чарльз схватил кобуру, висевшую на спинке стула, достал из нее шестизарядный кольт и пригнулся, когда мимо бокового окна проплыло круглое лицо какого-то всадника в шляпе. Потом выпрямился, повесил ремень с кобурой на плечо и открыл кухонную дверь.
– Что ты здесь делаешь, Джим? – спросил он.
– Ужасно неудобно тебя беспокоить, Чарльз, но тут письмо привезли. Вчера вечером, около десяти. С добрым утром, миссис Барклай.
Пиклз достал из шляпы измятое письмо и протянул его Чарльзу.
– С добрым утром, Джим. – Августа медленно вытерла о фартук одну ладонь, потом другую; шанс был потерян.
– Тут написано – из министерства. – Джим показал на конверт. – Лично и конфиденциально. Вот ведь завернули, да?
– Выглядит так, словно его закапывали в землю футов на шесть.
– Ага, похоже. Человек, который его принес, сказал, что оно было в целой связке писем и пакетов, которые кто-то переправлял через лес рядом с Этли-Стейшн. Курьера нашли застреленным, но, думаю, не сразу, потому что его мешок был открыт, а вся почта разбросана. Может, солдаты Киллпатрика постарались. В общем, это письмо чуть было не пустило корни там, в лесу, как говорится.
– В Этли-Стейшн генерал Хэмптон и три сотни наших первого марта устроили Киллпатрику засаду, – сказал Чарльз Августе. – Мы так громко орали, что они решили, будто нас все три тысячи, не меньше. – Он уже сломал печать и разворачивал лист; утренний ветер трепал его длинную бороду. – Ты не ошибся, Джим. Написано еще в феврале. Это от моего кузена Орри, полковника.
Чарльз потрясенно дочитал письмо до конца, а потом передал Августе. Оно состояло из одного длинного абзаца, написанного красивым, уверенным почерком со всеми положенными росчерками и завитушками. Когда Августа прочла, Чарльз сказал Джиму:
– Билли Хазард в тюрьме Либби. Полумертвый, если верить Орри.
– Ты говоришь о каком-то янки?
– Это мой старый друг из Вест-Пойнта. Я тебе о нем рассказывал.
– О да, – без особого энтузиазма откликнулся молодой разведчик. – И что собираешься теперь делать?
– Поеду в Ричмонд прямо сейчас, встречусь с Орри. Все, иду собираться. – Возвращаясь в кухню, Чарльз вдруг остановился и повернулся к Джиму. – А ты забудь, что я сейчас сказал. Ты ничего не слышал, понял?
Быстрый стук его каблуков затих в доме. Джим Пиклз спрыгнул с коня, потянулся под солнышком, почесал под мышками, глядя на красных овсянок, порхающих над дубами перед домом.
– Значит, Чарли поедет в Ричмонд, да? Я, вообще-то, так и думал. Ну ладно, сейчас вроде затишье. Не иначе как перед бурей. Генерал Хэмптон пока в Колумбии, пытается собрать три новых полка, так что Батлер и другие старички получат небольшую передышку. Слушайте, миссис Барклай, а можно я вам кое-что покажу?
Августа неохотно отвела взгляд от пустой кухни:
– Конечно, Джим.
Он достал из кармана рубашки маленькую квадратную коробочку из дешевого желтого металла:
– Вот такая красота! Два дня назад получил. Сестры сбросились и купили для меня.
Он открыл коробочку, в которой находился овальный амбротип с портретом неулыбчивой женщины средних лет в черном платье. Ее лицо казалось высеченным из гранита, вот только гранита отсекли маловато.
– Это моя мама! – с гордостью сообщил Джим. – Хорошая фотография, просто отличная. Она одна нас растила, когда папа умер. Мне четыре было, когда он пошел охотиться на оленя с другими парнями и его случайно подстрелили в ногу. Он только две недели и протянул. Мама в последний год-два не очень хорошо себя чувствует. Обо мне тревожится. Я ее люблю больше всех на свете, и мне не стыдно об этом говорить. Я бы ради нее в огонь пошел.
– Это очень похвально, Джим, – сказала Августа, возвращая коробочку.
Появился Чарльз. Он был в шляпе, залатанной куртке и с маленьким полотняным мешком, в котором брал с собой бритву и курево. Нежно сжав руку Августы, он поцеловал ее в щеку:
– Ты все-таки подумай насчет Ричмонда.
Августа, чувствуя отчаяние оттого, что им так не удалось как следует поговорить, не выдержала:
– Я не твой новобранец, чтобы мне приказывать! Я тебе уже говорила, что сама принимаю решения.
Глаза Чарльза вспыхнули.
– Хорошо. Мы поговорим об этом в следующий раз. – Это была не просьба, а предупреждение.
– Если я буду здесь, – ответила Августа, сложив руки на груди.
– Ты сегодня не слишком-то любезна.
– Как и ты. И я поражена твоей нежной заботой о друге-янки. Мне казалось, ты мечтаешь перебить их всех до единого.
– Я еду в Ричмонд, потому что меня просит об этом Орри. Такое объяснение тебя устроит? Все, Джим, поехали!
Августа ворвалась в кухню и захлопнула за собой дверь. Услышав стук копыт сбоку от дома, она даже не отошла от плиты, чтобы посмотреть в окно. Жаркое уже сгорело. Окончательно.
Когда стук почти затих, Августа бросилась к окну, больше не сдерживая слез. Но сколько она ни всматривалась, она уже не увидела ничего, кроме облака пыли там, где дорога на Фредериксберг терялась в зеленеющих лугах.
На полпути к столице Чарльз дал Бедовому отдохнуть у освещенного солнцем ручья. Пока серый пил, Чарльз перечитал письмо Орри. Почему он так бросился отвечать на эту просьбу? Что хорошего это ему даст? Не больше, чем затянувшиеся отношения с Гус. Война изменила очень многое.
Чарльз сел на почти вросший в землю камень рядом с бурлящим ручьем и прочитал письмо в третий раз. Старые воспоминания и эмоции начали понемногу подтачивать суровое чувство долга. Разве Мэйны и Хазарды – ну почти все из них – не поклялись, что узы дружбы и любви друг к другу переживут молотилку этой войны? Ведь Орри писал ему не просто о каком-то янки. Он писал о его лучшем друге. И о муже его кузины Бретт.
Это была одна из цепей. Другая, выкованная в Академии, тоже не могла быть с легкостью разорвана или отброшена. И многие офицеры, ведущие солдат против своих старых товарищей по учебе, давно это поняли.
Чарльз спрятал письмо в карман, стыдясь того, что его первым порывом было не обращать на него внимания. Он сам себе давно уже не нравился – из-за таких вот порывов и по многим другим причинам. Он закурил еще одну сигару и помчался в сторону Ричмонда.
