Нисходящая спираль воплотилась в темной магии – Невидимки столкнулись с бактериальными богами из зараженного двойника вселенной. Опробовав в 1993 году один ритуал вуду, я очутился лицом к лицу с исполинским скорпионом, который обучал меня психически уничтожать людей посредством разрушения их «аур». Закончив с ритуалом, я включил телик, чтобы как-то оклематься, и застал последние пятнадцать минут «Утки Говарда» – там кошмарные экстрапространственные скорпионы-колдуны пробивались в Америку восьмидесятых. Такие вот зловещие совпадения случались тогда сплошь и рядом, но я понятия не имел, на что иду, когда описывал, как Король Сброд попал в руки своих врагов. Под пытками и наркотиками он уверился, что его лицо уродует некротический фасциит.
Не прошло и трех месяцев, как бактерия иного рода принялась прогрызать дыру у меня в щеке. Мой прекрасный большой дом разлагался в жутком сумрачном убожестве; на окне в спальне вместо занавесок висело пуховое одеяло. Я весь покрылся нарывами – известный признак контакта с демонами. По счастью, физически я был в прекрасной форме, хотя это отодвинуло неизбежное всего на несколько месяцев.
Мне были дарованы суперспособности. Я танцевал с божественными чудовищами и обменивался душепожатиями с ангелами, но в конце второго акта дела приняли дурной оборот, и отрицать это уже было нельзя. Найдена ахиллесова пята! Заряжен смертельный капкан!
Ночью перед тем, как меня срочно доставили в больницу, – потом выяснилось, что больше двух суток жизни мне не обещали, – в галлюцинации мне привиделось нечто, сразу мною распознанное как «Христос».
Столб света, ясный как день, пробрался в дверь, и затем мне в мозг закачали мощную проповедь. Я понимал, что эта явленная мне сила – какой-то гностический Христос. Христос из апокрифов. Почти языческая фигура, которую я обнаружил на дне, на последнем дыхании. Здесь, в конце всего, был этот свет. С нами был Христос – он страдал с нами вместе и обещал спасение. Это живое сияние совсем не походило на прежние мои болезненные лихорадочные видения катафалков и извилистых оконных рам. Такие вещи превращают конченых торчков в христиан-неофитов, но из всего сердцещипательного опыта я помню только первые звучные слова:
«Я не бог твоих отцов, я сокрытый камень, что разбивает все сердца. Чтобы выпустить наружу свет, придется разбить твое сердце». Эти слова прозвучали у меня в голове, но были они огромнее и полнее любых знакомых мне мыслей и больше походили на трансляцию. Этот ласковый голос, эти сильные слова не принадлежали мне и прямо посреди моей гостиной ставили меня перед суровым выбором: либо умереть от этой болезни, либо остаться и «служить свету». Для меня то был подлинно «космический» момент – меня словно завербовали в Корпус Зеленых Фонарей. Я поступил так, как поступило бы на моем месте большинство из нас, и выбрал жизнь. Подобно Капитану Марвелу, я хотел вернуться на Землю, вооружившись знанием Эона. Мне казалось, я пережил свою чернейшую ночь души, как в «Лечебнице Аркхем»; если б я не понимал, что шагаю давно исхоженной и размеченной «магической» тропой, вряд ли я бы так успешно пережил болезнь и выздоровление.
Я добрался до критического поворота сюжета, выжил и получил шанс возродиться в новом костюме, с усовершенствованными способностями, но все было писано вилами по воде; каждая секунда отсчитывала время до последнего клиффхэнгера, до выбора между жизнью и смертью.
Как, блядь, я теперь-то выкручусь?
По сценарию всех лучших комиксов спасла меня в итоге простая удача. Назавтра после того, как ко мне заглянул Иисус, случилось нечто странное. Моя сестра была в Лондоне, а ко мне поехал ее бойфренд Гордон. Он разминулся с моей мамой, которая навещала меня, все больше нервничая. Когда мне было двенадцать, она верно диагностировала у меня аппендицит, а теперь считала, что прописанное врачами лекарство от гриппа моим поврежденным легким не поможет. Она зашла к себе в гостиную, выглянула в окно и увидела, что Гордон на перекрестке ловит такси до станции. Она эту историю рассказывает так: я мысленно велела ему обернуться и он обернулся.
Гордон поднялся к маме забрать одежду для сестры. Мама рассказала ему про меня, а он пообещал поговорить со своим приятелем Грэмом, у которого, как выяснилось, был хороший местный врач, терапевт, по причине своих богемных склонностей лечивший звездных футболистов, музыкантов и художников.
Вернувшись в Лондон, Гордон сдержал слово. Грэм тут же позвонил своему чудо-доктору, а тот согласился безотлагательно навестить меня. К моему стыду, не уверен, что в схожих обстоятельствах действовал бы так же оперативно (или хоть как-то). Грэм меня не знал. Он жил за пятьсот миль от меня и понятия не имел, до чего серьезно я болен.
Врач померил мне температуру, послушал хрипы в груди, напрягся и позвонил в больницу. Я чувствовал, что наконец-то спасен: как будто настоящий ангел-хранитель пришел выручить меня из трясины недуга, где я больше не мог функционировать. В отделении тропических болезней коек не нашлось (а с моей историей странствий логичнее всего было первым делом звонить туда), но поскольку воздух уже загустел от совпадений, на общую суматоху прилетело еще одно: так вышло, что администратор приемной встречалась с одним другом этого врача. Обаяние и кумовство обеспечили мне место в больнице. Не прошло и нескольких часов, как я очутился в частном отделении больницы Рачилл в Глазго, под капельницей, а обезумевшие врачи прижимали меня к койке, будто я одержим дьяволом. Им пришлось вводить иглу на пике тремора – они брали кровь, а я лежал, трясясь в ознобе, и едва дышал.
Мне быстро и успешно поставили диагноз: острое заражение золотистым стафилококком, который обосновался у меня в легких, что привело к коллапсу одного из них. У меня развился сепсис и серьезная недостача натуральных солей и минералов, но добрые доктора меня вытащили.
Спустя два дня в руку мне вгрызалась капельница, вена словно одеревенела, но я был жив и чувствовал, как от могущественных антибиотиков погибает яд скорпионьего лоа.
Золотистый стафилококк, он же Staphylococcus aureus, заимствует свою характерную окраску у каротина, и, когда бактерий изгнали из моего организма, меня охватила эпическая страсть к сырой моркови – насыщался я лишь ежедневным трехфунтовым пакетом от зеленщика. Я был истощен, и приходилось поглощать эликсир силы, золотую суперпищу, в количествах, сопоставимых с моим весом.
Даже зрелище наркоманов, что шныряли под больничными окнами в поисках выброшенных или использованных игл, не рассеивало моего ощущения, будто я отступил от самого края бездны. Я с комфортом лежал и восстанавливался, воображая океаны, далекие пляжи и здоровье.
Я считал дни между эпизодами «Отца Теда» и «Кулака смеха»
[242], терпел череду болезненных анализов – врачи хотели выяснить, не распространилась ли стафилококковая инфекция на сердце, – и читал комиксы, которые мой друг Джим таскал мне из своего магазина – «Запретной планеты» на Бьюкенен-стрит. «Запретная планета» была растущей поп-культурной торговой сетью, которая приспособила идею лавки комиксов для мейнстримного покупателя. Несколько дней у меня даже подозревали СПИД – затем сделали анализ, и, само собой, последовало облегчение.
