Каждый вечер приходил папа и рассказывал мне истории про войну – он был как скала посреди шторма. По его уверениям, он надеялся, что я от скуки буду засыпать, однако он просчитался. Я мог слушать его ночами напролет.
Врачи продолжали трудиться, а я тем временем решил, что возьму дело в свои руки, и стал относиться к бактериям внутри себя как к тотемным животным. Если, рассуждал я, они обладают физическим бытием и задачей, человеческий разум вполне может наделить их мифическим и магическим смыслом. В предрассветные часы, когда на посту дежурила ночная медсестра-алкоголичка, я беседовал с бактериями и обещал, что, если они оставят меня в покое, я дам им звездные злодейские роли в «Невидимках», своем текущем великом труде. Так, объяснял я, они обретут долгую жизнь и большое символическое значение – простому физическому уничтожению моего тела до такой карьеры далеко. Я дал золотистому стафилококку шанс стать вымыслом. Предложение было выгодное, и стафилококк, видимо, согласился.
Я нервно ждал результатов анализов, а между тем вписал в «Невидимок» исцеление Короля Сброда – вычеркнул себя из злосчастия, восстановив здравие скафантазма. Если Король Сброд сможет это пережить и стать сильнее, значит, естественно, я тоже смогу. Я создал магическую модель мира и, меняя модель, похоже, вызывал в реальном мире реальные перемены.
Я вернулся домой, похудев на полтора стоуна, и мигом побрил голову. Вскоре я написал последний выпуск «Флекса Менталло» – на балконе в Португалии, на закате, спустя три года после первого выпуска. На обложке герой падал сквозь пространство в дробном коллаже, разлетавшемся на десятки квадратиков, – точно уронили кипу поляроидных снимков, мерцающих и почти анимированных. Последняя часть называлась «Все мы – НЛО»; в ней я смотрел в будущее, на супергероев надвигающегося Ренессанса, которые на последней странице сотнями сыпались с небес.
«Флекс Менталло» № 4, обложка Фрэнка Куайтли. © DC Comics
Моя подруга сидела в номере у меня за спиной и трудилась над онлайновым контркультурным журналом. Подозрения, скука, недостаток преданности друг другу – наши междугородние отношения не пережили бы еще одного бессмысленного года, но мое цветочное атомное сердце разбилось, когда она порвала со мною в письме. Меня раньше никогда не бросали – давно было пора. Теперь я хотя бы в общих чертах понимал, каково пришлось Джуди.
Все это шло в комиксы. Каждый прорыв, каждый обрыв преображались в искусство и доллары. Моим сюжетом стал мой дневник.
Темный тоннель года нашего расставания вывел меня на солнышко, когда у моего любимого рыжего кота Уксусного Тома
[243], запечатленного на обложке «Энималмена» № 26, возник костный нарост на подбородке. Ему сразу диагностировали рак, а в животе у него обнаружили другие подозрительные новообразования. Коты всегда были рядом – трос, не дававший мне отчалить от всякой ответственности. Я их считал любимыми родственниками, они преданно держались меня с первых дней моей карьеры. Я любил их всех, но Том занимал особое место в моей душе – я спас его совсем махоньким, и он вырос крутым, уверенным и дружелюбным. Я не готов был его отпустить, не попробовав сначала все возможные пути, обратился в Церковь спиритуалистов и спросил, не знают ли они какого-нибудь специалиста по лечению животных.
Я оставил им свой телефон, и очень приятная, совершенно нормальная жительница Глазго по имени Летти Муди позвонила мне следующим вечером с вестью о том, что кота смогу исцелить только я. Об этом ей рассказали ее духовные наставники в самых недвусмысленных выражениях, и она уверена, что я избран исцелять. Она описала мне базовый спиритуалистический метод исцеления, и я решил попробовать, слегка злясь, что вся ответственность свалена на меня, но намереваясь довести дело до конца. Держа руку над фотографией Тома, я с жаром попросил «целителей и помощников с Той Стороны» через меня направить на него свою магию. В дневнике записано – и я по сей день готов поклясться в правдивости этих слов, – что вокруг кончиков пальцев закурилась белая туманная дымка, а от прилива эмоций на глазах выступили слезы. Назавтра я вез своего тощего друга из ветклиники в ветеринарный институт – предполагалось, что там биопсия подтвердит рак. Я снова попробовал тот же метод в такси, и снова на меня накатил прилив любви, который целил будто прямо в переноску Тома.
Пришли результаты биопсии – Том оказался здоров. В животе у него необъяснимым образом не обнаружилось ни следа раковых опухолей, а костяной нарост на челюсти был доброкачественным.
Вне себя от радости, я нес его домой сквозь выцветшее зимнее предвечерье. Не просто радость – я весь вибрировал на некой эйфорической частоте, как гитарная струна, что продолжает звенеть, когда гений уже убрал гитару на стойку. Очевидно, я переживал инфляцию – в психологическом значении слова; я чуть не лопался, я сиял, я был жив и счастлив, и все было достижимо. Я искрился и истекал невероятной мессианской энергией солнца. Каждый день я просыпался в таком состоянии, будто проглотил два колеса экстази – только это было длительное, ни на что не похожее и совершенно естественное высокогорное состояние сознания без тяжелого отходняка.
Поделившись методикой исцеления с Джилл Томпсон, которая успешно вылечила и своего кота, я счел, что готов исполнить предсказания миссис Муди и приступить к новой карьере спасителя домашних питомцев. Но больше никто и никогда меня не просил, и моя вера в доступ к этим силам угасла, когда спустя год я не смог предотвратить смерть доброй сестрицы Тома, черепаховой кошки Б. Б., от почечной недостаточности.
Спустя год – самый длительный период одиночества, что выпадал мне со времен подростковых пустынь, – я рвался назад к цивилизации. Я занялся плаванием, а также силовыми тренировками, боевыми искусствами и йогой раз в неделю. Я покупал только лучшие продукты, жарил на натуральном оливковом масле первого холодного отжима. Я носил виниловые куртки и франкенштейновские ботинки «бункер»; я к тому же за время болезни так похудел, что опять влезал в ультраузкие женские блузки с узором змеиной кожи, которые носил в девятнадцать, играя в группе. Я заглядывал за последний блекнущий отсвет безответственного гедонизма эпохи рейва, в надвигающуюся Новую Тьму. Я почти чуял приближение «Матрицы». И ощущал себя пророком.
Я смотрел в зеркало, и оттуда мне улыбался Король Сброд. Наши с ним истории странным образом закольцевались: поначалу я шел по его стопам, а теперь он следовал за мной, и моя биография вдыхала жизнь в его предысторию. В моем магическом доме, среди кружения света и дизайнерских кресел, звучала музыка холостяцких квартир космического века и свежие диски парижских и токийских диджеев. Группа снова собралась, играла и смешила друг друга. Я стал невидимкой. Я был Королем Сбродом – Международным Человеком-Загадкой, Джеймсом Бондом от контркультуры, я был свободен, я тусовался с холеными девчонками в виниле за сценой у инди-групп. Мой мир и его нарисованная вселенная расплывались по краям, диффундировали, и теперь, когда вся эта бодяга со смертью и перерождением была позади, я наконец мог наслаждаться жизнью.
