Она объявилась уже после осенних каникул. В том году был очень теплый, солнечный ноябрь, и я до сих пор помню, как увидел Наташку из окна и выскочил на улицу в домашнем свитере, забыв надеть куртку. И совершенно не замерз, хотя мы целых два часа болтали, стоя у подъезда, пока не пришла моя мама, ужаснулась, обнаружив меня раздетым, и погнала нас домой пить горячий чай. Мы, впрочем, не возражали, потому что «чай» в исполнении моей мамы – это как минимум три разных сорта печенья и полная вазочка конфет, шоколадных в начале каждого месяца, липких ирисок ближе к его концу. Но ириски мы любили даже больше.
Никогда раньше не расспрашивал Наташку – где была, что делала. И она меня тоже. Иногда рассказывали сами – по большей части забавные эпизоды, чтобы посмеяться вместе. Теперь думаю, нам просто казалось, это совсем неважно – как мы жили и чем занимались друг без друга. Важное начиналось, когда мы встречались.
Но тут был совершенно особый случай, поэтому я все-таки спросил.
– А у нас по району маньяк ходил, – равнодушно, с набитым ртом промычала Наташка. – Ну, то есть взрослые говорили, что маньяк. Лично я в него не очень-то верю. Но гулять меня не выпускали. И в школу за руку водили, как маленькую. А из школы – домой. Родители договорились, встречали нас по очереди, провожали каждого не просто до подъезда, а до входной двери – вот как перепугались.
– Маньяк? – восхищенно повторил я. – Это с ножом? Убийца?
– Ну да, так говорили – убийца. Вроде бы у нас в парке убили девочку. Не знаю, кого. Не из нашей школы. А может вообще никого не убили, а просто кто-то глупость сказал, и все сразу поверили и стали повторять: «Маньяк, маньяк!» И началось. Меня не то что к тебе, а даже в булочную не отпускали. Которая вообще прямо в нашем доме, внизу. По-моему, очень глупо.
– А сегодня как же? – спросил я.
Воображение мое уже нарисовало сцену побега: Наташка спускается с восьмого этажа по веревке из простыней, внизу ее поджидает маньяк с окровавленным ножом, который она, разумеется, выбивает ударом ноги – в прыжке, как в кино.
Но она только еще больше нахмурилась.
– Да вроде бы того маньяка поймали. Или просто какого-то человека с ножом. Может он масло на хлеб мазал, а потом задумался о чем-то и так и вышел из дома с ножом в руке. И его сразу – хвать! И в тюрьму! И нож на экспертизу, а он весь в масле, представляешь?
– Или в колбасе, – добавил я. – Вдруг он зарезал колбасу?
– Отрезал ей голову! – подхватила Наташка. – И закопал!
– А потом выкопал и съел!
– Голову от колбасы!
Мы уже не могли остановиться. Считается, будто чудесная способность говорить глупости и хохотать над ними взахлеб, до слез, до невразумительного хрюканья, до счастливой икоты проходит вместе с детством. Но нам с Наташкой повезло, мы до сих пор так умеем. Особенно если долго не виделись.
Вот и сейчас, сидя на ее чердаке, мы хохочем так, что дрожат хлипкие деревянные стены и падают прислоненные к ним подрамники с холстами, мы и сами постепенно сползаем на пол от изнеможения. Лично я уже там, Наташка, похоже, скоро присоединится. Что нас так рассмешило? Да уже невозможно вспомнить. Наверное, как всегда, кто-то что-то сказал, а другой подхватил, тихонько, для разминки, хихикнув, слово за слово, смешок за смешком, и теперь мы не можем остановиться, хотя у меня в глазах мельтешат яркие красные огоньки, и голова идет кругом.
И пусть идет. Затем мы, собственно, и нужны друг другу, чтобы кружилась дурацкая твердая взрослая голова, и прыгали огоньки, и умные, тяжелые мысли смешивались в один большой, невесомый, уморительно смешной пустяк.
Иначе пропадем.
– Не хочу вырастать, – неожиданно сказала Наташка.
Мы уже допили чай и пошли на трамвайную остановку.
– Почему? – изумился я.
До сих пор мне казалось, быть взрослым здорово. У взрослых интересная жизнь. Конечно не у всех, это я уже понимал. Но был совершенно уверен, что они сами дураки, раз ничего не сумели придумать, вот и скучают теперь.
Зато даже самые скучные взрослые могут никогда не есть суп и творог. «Спасибо, что-то не хочется», – и все, никто не заставляет. Уже только ради этого имело смысл вырасти как можно скорее.
– Взрослые всего боятся, – сказала Наташка. – Даже того, что еще не случилось. И чего вообще может быть нет. Маньяка, например. Никто его не видел, но все боялись – заранее, на всякий случай. По-моему, очень глупо.
Я открыл было рот, чтобы возразить, сказать, что бывают храбрые взрослые. Мой папа, например, точно никого не боится. Но тут приехал Наташкин трамвай. Что в общем хорошо. Никогда не любил с ней спорить.
О предстоящей поездке к морю я узнал заранее, еще весной. И, конечно, сказал Наташке. Она так обрадовалась, словно я предложил ей поехать с нами.
– О! А я как раз думаю, где взять морской песок. Вот ты мне и привезешь. Тогда точно все получится.
– Что получится?
– Когда привезешь песок, скажу.
– Так нечестно!
Я чуть не заплакал, представив, как долго мне придется мучиться от любопытства. До самой середины августа. Это же почти всю жизнь.
– Нечестно, – согласилась Наташка. – Зато теперь ты точно не забудешь про песок. А мне очень надо. Всего одну пригоршню, только в кулек насыпь, не прямо в карман, а то не довезешь. Не сердись. Смотри, что у меня есть.
И достала из спортивной сумки продолговатый бумажный пакет. В пакете лежали два очень странных куска проволоки, с одного конца тонкие, с другого потолще, как будто их обмакнули в густую металлическую манную кашу.
– Что это?
– Бенгальские огни.
– «Огни»? – недоверчиво переспросил я.
– Ну да. Ты что, никогда раньше не видел?
Я помотал головой.
– Да ну, точно видел. В «Голубом Огоньке» на Новый год всегда показывают. Они горят и сверкают как звезды. Надо только поджечь.
Я начал понимать, о чем речь. Хоть и не мог поверить в такую невероятную удачу.
– Где ты их взяла?
– Папа перед Новым Годом где-то купил. Или не купил, а подарили ему, не знаю. Какая разница. Главное, что я стащила и спрятала две штуки. И они у нас теперь есть.
– И мы их зажжем? – заикаясь от восторга спросил я.
– Ну да. Только не сейчас. Вечером. Чтобы темно и звезды. Иначе нет смысла.
В сумерках мы залезли на чердак, а оттуда выбрались на крышу. Сидели, сгорая от нетерпения, ждали, когда окончательно стемнеет. Так волновались, что почти не разговаривали. Наташка то и дело проверяла, на месте ли прихваченный из дома спичечный коробок.
– Уже можно, – наконец прошептала она. Дала мне один бенгальский огонь. Сказала: – Ты, главное, не бойся, когда искры полетят. Они не обжигают.
