– Слушай, а тебе маму с папой не жалко? Они же, наверное, подумают, что тебя маньяк поймал.
– Жалко, – вздохнула Наташка. – Но тут одно из двух. Или ты всех жалеешь, сидишь дома и плачешь, потому что ничего по-настоящему важного делать нельзя. Или ты все-таки превращаешься в звезду, и тогда плачут все остальные. Надо выбирать.
Она говорила как взрослая. И даже выглядела сейчас гораздо старше, чем на самом деле. Как будто ей уже целых пятнадцать лет. Или вообще двадцать. Я даже подумал: «А вдруг она уже начала превращаться, вот прямо сейчас?» Но Наташка не взлетала на небо и даже не светилась. А будничным тоном добавила:
– Вообще-то я оставила записку у себя в комнате. Что все хорошо, я их люблю, но ухожу в Зазеркалье, как Алиса. Вранье, конечно, но у мамы это любимая книжка, ей так будет проще понять. Они все равно устроят поиски, но может хотя бы про маньяка этого своего говорить не начнут. И остальных детей по домам не запрут, перепугавшись. Не хочу всему двору остаток каникул испортить.
Я принес ей из дома бутерброд, помидор и полный карман ирисок. Очень не хотел уходить ужинать, но Наташка настояла. Сказала – вот только не хватало, чтобы еще и тебя стали искать. Твои-то знают, где ты любишь прятаться, сразу пойдут на чердак, и тогда все пропало.
Крыть было нечем.
Я поужинал, хотя есть было почти невозможно. Живот ныл от страха, а сердце стучало так, что я думал, этот грохот не только родители, а даже соседи за стеной слышат. Сейчас начнут выспрашивать, что случилось. Я-то, конечно, не скажу ни слова, но сердце меня выдаст, отстучит военной азбукой Морзе страшную правду о спрятавшейся на чердаке Наташке и наших планах на грядущую ночь, и мой папа, бывший связист, сразу все поймет. И тогда такое будет!
Зря боялся, родители ничего не замечали. Смеялись, шутили, увлеченно говорили о чем-то своем, взрослом, непонятном, но явно хорошем. Почти не обращали на меня внимания, зато включили мне телевизор, «Спокойной ночи, малыши» с мультфильмом. Я глядел на экран, где скакали нарисованные звери, слушал их веселые голоса и не понимал ни слова. Точно так же, ничего не разбирая, листал потом книжку, которую мне разрешали читать в постели перед сном. Смотрел на зеленый абажур настольной лампы, бледные разводы на обоях, серо-голубые цветы на ковре, трещину в потолке, похожую на ящерицу с лапками. Думал: «Наверное, я это больше никогда не увижу». Пытался представить, что такое «никогда», и не мог. Не сегодня, не завтра, не в этом году – дальше воображение мне отказывало, зато ноги от страха становились мягкими, как пижамные штаны, а в животе делалось темно, как будто там, внутри, выросла еще одна пара глаз, оба слепые.
Я не боролся со страхом, потому что не знал как. Просто терпел его. Лежал в кровати, слушал, как родители в своей комнате разбирают диван, о чем-то говорят, и папа смеется, а мама просит: «Тише, мелкий же спит».
Больше всего на свете хотел побежать к ним, крикнуть: «Заприте меня в комнате, не отпускайте к Наташке на чердак!» И точно знал, что не сделаю этого. Раньше со мной не случалось ничего подобного – чтобы так сильно хотеть и все равно не делать. И не потому что запретили, а просто – сам решил. Моя воля оказалась сильнее страха, и это, конечно, была потрясающая новость. Такого я о себе прежде не знал.
И когда я шел на цыпочках по коридору, а потом осторожно, очень медленно, чтобы не звякнула, открывал задвижку, мне уже не было страшно. Наверное, именно в таких случаях и говорят: «Я победил». Но подобными категориями я тогда, конечно, не мыслил.
По лестнице я тоже поднимался на цыпочках. Аккуратно перешагнул самую скрипучую ступеньку, толкнул чердачную дверь. Было совсем темно, но Наташку я увидел сразу, хотя она сидела в самом дальнем углу. А может быть, не увидел. Просто знал, что она там.
– Если бы не твои ириски, я бы уже заснула, – шепотом сказала Наташка. – Ужасно трудно так долго ждать! Но я их ела и сочиняла сказки, по одной на конфету. Я потом тебе расскажу.
– Когда – потом? – удивился я. – Мы же сейчас в звезды превратимся!
– Ну правильно. Думаешь, звезды не рассказывают друг другу сказки? Да они только этим и занимаются. Вот увидишь.
В принципе это была отличная новость. Сказки я любил больше всего на свете.
Мы залезли на крышу, и Наташка, прижимавшая к груди картонную коробку с пылью, пеплом, битым стеклом, кукольными глазами, горохом и моим морским песком, сказала:
– Когда я развею все по ветру, надо будет сказать заклинание. Оно такое: «Трульнгугунгунгук». Запомнишь? Это очень важно! Если скажешь неправильно, ничего не получится.
– Труль… чего? – ошеломленно переспросил я.
Вот уж не думал, что просто не сумею выговорить волшебное слово. Теперь, когда я перестал бояться, это было бы очень обидно.
– Трульн-гу-гун-гун-гук, – повторила Наташка. – Пожалуйста, не перепутай и не запнись. Глупо получится, если только я одна превращусь. Не хочу быть звездой без тебя. Ты же мой лучший друг.
Я долго молчал, потрясенный ее признанием. А потом твердо сказал:
– Я не перепутаю. Трульнгугунгунгук.
Само выговорилось, как по маслу, многочисленные «н» и «г» выкатились из горла мелкими камешками. Прежде я и не подозревал, что звук может быть твердым, тяжелым, скольким и прохладным, как будто всю жизнь пролежал под землей, а теперь его выкопали и положили в меня.
– Ты молодец, – обрадовалась Наташка. – Из тебя получится очень хорошая звезда, вот увидишь.
Я теперь тоже так думал.
Мы уселись на самом краю крыши, и Наташка как-то очень долго возилась с коробкой, которую заклеила липкой лентой, чтобы ничего не просыпалось, а теперь никак не могла отодрать. Звезды смотрели на нас сверху с любопытством и нетерпением – дескать, что же вы тянете, давайте!
– Приготовься, – наконец сказала Наташка. – Когда я тебя стукну, надо сразу говорить заклинание.
И перевернула коробку. Я, помню, ждал хоть какого-то шума, по крайней мере, пуговица и монетки должны были звякнуть, упав на тротуар. Но вокруг стояла тишина, такая полная, словно звуки отменили вообще, ну или просто я оглох, сам того не заметив. Теперь я думаю, это просто остановилось время, и мы сидели на крыше то ли вечно, то ли вовсе никогда.
Строго говоря, я до сих пор там сижу – в каком-то смысле. Который и есть единственный.
А потом время снова пошло, Наташка чувствительно стукнула меня кулаком по плечу, и я громко, совершенно не думая, что могу перебудить весь двор, начиная с собственных родителей, заорал: «Трульнгугунгунгук!» Но Наташкин голос все равно звучал громче, так что себя я почти не услышал. Однако не сомневался, что произнес заклинание правильно. Волшебное слово вылетело из меня само, я только рот открыл.
И тогда в животе стало горячо, а в голове светло, как будто там зажегся яркий белый бенгальский огонь, и я подумал – все, превратился. И несколько секунд, часов или лет прислушивался к новым ощущениям – каково оно, быть звездой?
