А можно вообще ничего не рисовать, думаю я. А взять да и повесить на мосту башмаки. Просто так, низачем. Чтобы было. Чтобы появилось то, чего раньше не было, и без меня не стало бы никогда. Строго говоря, именно это и есть искусство. Картинки и прочее рукоделие – только средство, самый простой и понятный метод изменения мира, а не конечная цель, как принято считать.
Я смотрю на свои ноги, обутые в дурацкие лакированые ботинки с острыми, как шпаги, носами. Прежний владелец, мой дед, разносил их на совесть. Вид ботинок неописуемо ужасен. Я надеваю их только когда собираюсь как следует поработать, чтобы ноги не уставали. Более удобной обуви у меня не было никогда. И, наверное, уже не будет.
Мне, конечно, просто напекло голову, думаю я. Поэтому и приснилась всякая прекрасная ерунда, местами переходящая в горячечный бред. С другой стороны, развешивать башмаки на мосту – это была бы прекрасная традиция. И почему бы мне не попробовать ее основать? Вот прямо сейчас. Уж мои ботинки вряд ли кто-то сопрет. Их в руки-то взять страшно.
Поднимаю с травы сперва себя, а затем и засохшие кисти, складываю этюдник. Какая теперь работа. Разве что после доброго литра кофе, а ближайший дружественный кофейник находится на другом берегу Вильняле. То есть у меня на кухне. Перейти через мост, и я практически дома.
Мой мост находится в стороне от туристических троп и традиционных свадебных маршрутов. Поэтому замков с именами молодоженов тут и дюжины не наберется. В таком количестве они кажутся вполне элегантным украшением. А подвешенные в правильном месте дедовы башмаки превратят этот мост в… эээ… икону стиля. Насколько это возможно для моста.
Господи, да чего тут раздумывать. От этих башмаков давным-давно пора избавиться, цена изведенного на починку клея уже наверняка превысила их первоначальную стоимость, по дедовским заверениям, немалую. Просто рука не поднималась вынести их на помойку. А поскольку я не могу себе позволить держать в двенадцатиметровой студии ненужный хлам, приходилось делать вид, будто в дедовских башмаках мне как-то особенно упоительно работается. Что в общем чистой воды ерунда и самогипноз.
К тому же, думаю я, вспоминая сон, новый путь сейчас определенно не повредит. И не потому что старый плох, просто мне нельзя подолгу сидеть на месте. Я от этого устаю. Настолько, что вон уже прямо за работой засыпаю. В середине дня. Это вообще-то совершенно ненормально. Верный признак переутомления, избавиться от которого можно в момент – просто придумав что-нибудь новенькое. В идеале – совершенно новую жизнь.
А двести шагов, отделяющих середину моста от моего порога, вполне можно пройти босиком. Уж в июле-то точно можно.
Я разуваюсь.
Стоя босиком на теплом, нагретом солнцем мосту, любуюсь на дело своих рук. Ботинки подвешены просто отлично, именно там, где надо. Все-таки чувство композиции у меня – о-го-го. А уж сегодня я – просто живое воплощение чувства композиции. В том смысле, что ничего, кроме нее, не чувствую.
Внезапный порыв не по-летнему холодного ветра сметает с моста конфетные фантики и сожженные солнцем листья, треплет полы моей рубахи, подталкивает в спину – давай, давай, иди уже отсюда – а мне хоть бы хны. То есть теоретически понимаю, что ветер холодный, но не мерзну. Совсем.
Огромная черно-сизая туча стремительно, как у нас заведено, заволакивает добрую половину неба, последний солнечный луч отчаянно пробивается сквозь прореху, но секунду спустя исчезает и он, и вот тогда я понимаю, что нужно срочно бежать в дом. Потому что сейчас как хлынет – мало не покажется. А мне бы еще стул с веранды забрать. И одеяло.
На нос мне падает первая холодная капля. И еще одна, и еще. Ничего-ничего, я уже почти во дворе. А дождь пока совсем не такой сильный, как можно было бы ожидать. Не по-летнему мелкий и слишком скудный для такой роскошной тучи. Протягиваю вперед руку, открытой ладонью вверх, чтобы поймать и лизнуть пару дождевых капель.
И останавливаюсь, и зачарованно гляжу, как на мою ладонь одна за другой опускаются крупные снежинки.
Переулок Крейвасис (Kreivasis skg.)
Темнее, чем просто тьма
«Темнее, чем просто тьма», – будет говорить он потом, много лет спустя, когда заинтересуется словами настолько, что научится извлекать из своего узкого змеиного горла необходимые звуки, а из пылающего беспокойного ума – подходящие смыслы, и сводить их вместе: ближе, точнее, еще точнее, еще. Еще.
Темнее, чем просто тьма, потому что обычная тьма опирается на восприятие и интерпретацию наблюдателя, осведомленного о существовании света и тьмы, способного отличить одно от другого, сделать правильное умозаключение и назвать тьму «тьмой». А та изначальная тьма, о которой он будет пытаться рассказать (самому себе, больше никому, потому что больше, конечно же, некому), не нуждается в опоре; самим фактом своего присутствия она исключает возможность появления наблюдателя. Как, впрочем, и любую другую возможность. Пока есть эта тьма, ничего больше нет.
Темнее, чем просто тьма, – так он станет потом описывать время, когда его еще не было, а значит, вообще ничего не было, как бы ни старалась сейчас убедить его яростная, разноцветная, веселая реальность, будто уж она-то была всегда. Смешно. Как хоть что-то могло существовать без меня?
Только что было темно, темнее, чем просто тьма, и вдруг – ослепительная вспышка. Не свет, а голос: «Конечно, он есть!»
* * *
Это было хорошее, наверное, вообще самое лучшее лето, хотя, по идее, оно должно было стать совсем никудышным, скучным, бессмысленным, никаким. Что-то пошло не так – это уже потом, повзрослев, Яшка узнает, что в том году отца уволили с работы, а весной он нашел новую, поэтому летний отпуск ему не светил, да и долгов накопилось изрядно, традиционную поездку к морю пришлось отменить, и Яшке предстояло все лето просидеть в городе. Мама по этому поводу ходила с подчеркнуто скорбным лицом, как вдовы в кинофильмах про войну, так что Яшка сперва даже испугался: что же такое страшное происходит летом в городе? От чего нам теперь не спастись?
Соседка Нийоле, семиклассница, которая сидела с Яшкой по вечерам, когда его родители уходили в кафе или в кино – и какое на самом деле счастье было не знать, что ей за это платят, и думать, что она, такая взрослая, сама почему-то захотела с ним дружить – так вот, соседка Нийоле сперва начала было рассказывать, что летом, когда многие уезжают, кто в деревню, кто к морю, и в городе остается совсем мало людей, на его улицы приходят лесные духи, в реки приплывают русалки, а по ночам из могил выкапываются мертвецы и устанавливают свои порядки. Но когда увидела, что Яшка вместо того, чтобы испугаться, пришел в восторг, тут же утратила энтузиазм, кисло сказала: «Все равно для нас они невидимые», – а потом добавила: «Людям летом в городе скучно, ничего интересного не происходит, и даже в кино крутят только старые фильмы, тебе не повезло».
Обычно Яшка верил каждому ее слову, но насчет скуки в летнем городе поверить так и не смог.
* * *
