Однако лучшее свидетельство дальнего распространения пришло к нам не с горных вершин и не от случайного семени, занесенного в верхние слои атмосферы. Оно обнаруживается в тех самых закономерностях распределения видов, которые так восхищали Чарльза Дарвина во время его путешествия на корабле «Бигль», и в том простом факте, что растения, произрастающие в отдаленных местах, например хлопчатник на Галапагосских островах, не могли попасть туда никакими другими способами. Записи Дарвина не раскрывают в точности, когда он начал думать о распространении семян, но в течение пары лет после возвращения «Бигля» в Англию он принялся погружать все, от семян сельдерея до целых растений спаржи, в бутыли или баки с морской водой. Большинство семян хорошо прорастало после месяца в воде, а другие продержались дольше четырех, но Дарвин был разочарован, когда после первых двух-трех дней на плаву осталось всего несколько семян. Тем не менее он рассчитал, что за это время атлантическое течение унесет семена как минимум на 300 миль (483 км). Также он рассматривал вариант ветрового распространения семян, приплывающих на далекие берега, высыхающих там и улетающих вглубь суши вместе с бризом.
Эксперименты Дарвина сосредотачивались на растениях, которые можно было встретить в любом английском саду: капусте, моркови, маке, картофеле и т. д. Из этого скромного первоначального эксперимента он осторожно заключил, что дальнее распространение посредством океанических течений, а также ветра и птиц может объяснить заселение растениями таких островов, как Галапагосы. Но у него все же оставались сомнения по поводу того, насколько далеко могут путешествовать семена, а также по поводу их судьбы, когда они прибудут на место: «Вероятность, что семя упадет на пригодную для него почву и сумеет развиться и достичь зрелости, была бы чрезвычайно мала!» Если бы он поставил такой же эксперимент на хлопчатнике, он бы, наверное, ощутил бо́льшую уверенность.
Оказывается, тот же самый пух, который удерживает хлопок в воздухе, также помогает ему плавать на поверхности воды: в нем застревают пузырьки воздуха, которые придают семенам длинноволокнистых видов плавучесть как минимум на два с половиной месяца. Плотно растущие волоски также не позволяют воде проникнуть сквозь семенную оболочку — даже когда семя хлопчатника утонет, оно может сохранять всхожесть в соленой воде более трех лет. Теперь, получив генетические данные, установившие связь дарвиновского хлопка с прибрежным южноамериканским предком, исследователи обрели вполне ясное представление о том, как именно он преодолел 575 миль (926 км) от материка до архипелага. Унесенное в море бурей, или тем, что в науке о распространении семян именуется «чрезвычайным метеорологическим событием», то первое отважное семя потом плыло много недель по быстрому течению Гумбольдта и в конце концов оказалось на берегу, на каменистом галапагосском пляже. Оттуда оно могло продвигаться вглубь острова так, как представлял это Дарвин: подхваченное бризом. Но есть еще одна возможность, столь же вероятная, но куда более привлекательная. В засушливых низинах Галапагосов эндемичные вьюрки выстилают свои гнезда исключительно волокнами хлопка, и это позволяет предположить, что Дарвинов хлопок проделал последнюю часть своего путешествия в клюве Дарвинова вьюрка.
Кажется сомнительным, чтобы любое конкретное семя смогло найти себе хороший дом при помощи ветра или волн. Но при наличии времени и многократном повторении попыток обе стратегии оказываются результативными. В вопросе распространении семян на ветер полагается большее количество растений, чем на все остальные способы вместе взятые, — правда, обычно речь идет о расстоянии, измеряющемся в дюймах или футах. Но добавьте в уравнение океанские течения, и истории, подобные судьбе Дарвинова хлопка, станут, в сущности, обычным делом: по меньшей мере 170 других видов растений прибыли на архипелаг похожим способом. На самом деле то, что семена смогли добраться до Галапагосских островов, вряд ли можно считать подвигом, учитывая, как хлопок первоначально колонизировал Южную Америку: он пересек весь Атлантический океан, и не один раз, а два. Биогеографы называют это «чудом в квадрате», но подтверждающие это данные бесспорны. У видов американского хлопка имеются гены двух четко различающихся африканских предков, что придает неожиданный эволюционный поворот трансатлантическим связям, последствия которых интересны отнюдь не только ботаникам. В XIX в. перемещение хлопка через Атлантический океан легло в основу мировых событий: индустриализации, глобализации, подъема Британской империи, рабства и Гражданской войны в США.
Трудно преувеличить важность хлопка в формировании облика современного мира. Историки назвали его «волокном революций» и «двигателем промышленной революции». Он стал первым глобальным массово производимым товаром и обусловил появление «торгового треугольника», связавшего американские плантации, британские фабрики и африканские работорговые порты: хлопок-сырец плыл на восток, готовые ткани — на юг, а рабская рабочая сила — на запад. Как сформулировал Карл Маркс, «без рабства нет хлопка, без хлопка нет современной промышленности». Маркс написал эти слова в 1846 г., в то время когда торговля хлопком составляла 60 % американского экспорта — весьма впечатляющая цифра — и давала работу одному из пяти британских рабочих. И хлопок-сырец, и продукты его переработки оставались доминирующими экспортными европейскими и американскими товарами более века. Но стремительные социальные и экономические изменения, вызванные волокнами семян хлопчатника, начались намного раньше.
Когда Христофор Колумб обнаружил хлопок на Карибских островах, он, естественно, принял это за еще одно подтверждение того, что добрался до побережья Азии. Больше тысячи лет хлопок считался сугубо азиатской тканью, производимой в Индии и распространяемой по торговым путям, тянувшимся на восток до Японии и на запад до Африки и Средиземноморья. В одну только Персию ежегодно приходили 25 000–30 000 верблюдов, груженных индийским хлопком, и скромный, но постоянный поток хлопка добирался до Европы через Венецию, где он рассматривался как выгодное дополнение к торговле пряностями. Хлопок широко покупался и продавался и по всей Азии. Историки часто отмечали, что Шелковый путь в обратную сторону был Хлопковым путем. Китайские купцы возвращались домой с огромными запасами индийской ткани, но все равно не могли угнаться за спросом. В итоге в Китае по указу императора был создан собственный источник хлопка: строгий закон XIV в. требовал, чтобы в каждом крестьянском хозяйстве размером больше акра часть земли была отведена под хлопок. Когда португальские и голландские корабли впервые добрались до азиатских портов в поисках специй, они обнаружили, что хлопок там — важнейшая составляющая местной экономики. Набивные ткани из Индии часто пользовались большим покупательским спросом, чем даже европейское серебро, особенно при торговле с отдаленными островами, где выращивали корицу и мускатный орех. Ткани потихоньку становились выгодным побочным бизнесом для голландцев, но именно британская Ост-Индская компания положила начало новой хлопковой эпохи.
Во второй половине XVIII в. сошлись три фактора, преобразившие экономику хлопка: мода, технические инновации и политика. Появление миткаля и ситца
[23], а также других набивных тканей, на которых с ничтожными затратами копировались узоры дорогих шелков, способствовало распространению ярких цветов в одежде и совершенствованию чувства стиля среди представителей растущего европейского среднего класса. Вопреки сопротивлению со стороны шерстяной и льняной промышленности — в том числе протекционистских законов, а также время от времени происходящим текстильным бунтам и шокирующим зрелищам на улицах Лондона, когда на женщин, одетых в ситец, нападала толпа и раздевала их догола, — импорт индийского хлопка рос с огромной скоростью. Ост-Индская компания переключилась с торговли пряностями на текстиль, наводняя им рынки не только Европы, но и принадлежащих Британии территорий, разбросанных по всему миру — от Африки до Австралии и Вест-Индии. Успех индийских тканей как популярного во всем мире товара способствовал развитию производства похожей продукции и привел к ряду революционных изобретений: прядильной машины «Дженни» Джеймса Харгривса, мюль-машины Сэмюэля Кромптона и прядильной ватермашины Ричарда Аркрайта. Механизация повысила качество тканей британского изготовления и резко снизила цены, переместив мировое производство из индийских деревень в английские фабричные городки. Промышленная революция началась, и семена хлопчатника давали вдохновение и импульс к развитию производственного оборудования точно так же, как другое семя, кофейное, пробуждало и стимулировало умы рабочих, обслуживающих машины.
