Даже те современные евреи, христиане и мусульмане, которые изо всех сил пытаются выработать теологически «корректное» представление о едином и единственном Боге, бесплотном и непогрешимом, вездесущем и всеведущем, все равно вынуждены облекать Бога в человеческий образ и говорить о нем как о человеке. Исследования психологов и когнитивистов показывают, что самые преданные верующие, выражая свои мысли и представления о Боге, все равно по большей части говорят о Боге примерно так же, как говорили бы о встреченных на улице людях [5].
Вспомните, как верующие часто говорят о Боге: он добрый, любящий, жестокий, ревнивый, прощающий, милостивый. Все это, конечно, человеческие свойства. Однако сама эта настойчивость в использовании человеческих эмоций для описания чего-то – чем бы оно ни было – определенно нечеловеческого только еще сильнее демонстрирует нашу сущностную потребность проецировать собственные свойства на Бога, даровав ему не только все лучшее в человеческой природе (способность к безграничной любви, эмпатию, готовность выказывать сострадание, жажду справедливости), но и все худшее в ней (агрессию и жадность, предубеждения и фанатизм, склонность к крайне жестоким поступкам).
Несложно понять, что из этого естественного желания очеловечить божественное вытекают определенные последствия. Ведь когда мы наделяем Бога человеческими свойствами, мы по сути обожествляем эти свойства, так что все хорошее и плохое в наших религиях лишь отражает то хорошее и плохое, что есть в нас самих. Наши желания становятся желаниями Бога – безграничными. Наши действия становятся действиями Бога – но без последствий. Мы порождаем сверхъестественное существо, наделенное человеческими свойствами, но без человеческих ограничений. Мы моделируем наши религии и культуры, наши сообщества и правительства в соответствии с нашими человеческими требованиями, при этом постоянно убеждая себя, что эти требования – божественные.
Это лучше всего объясняет, почему на протяжении всей человеческой истории религия порождала и бесконечное добро, и невыразимое зло; почему одна и та же вера в одного и того же Бога рождает любовь и сострадание в одном верующем, в то время как в другом – ненависть и жестокость; почему два человека, обратившись к одному и тому же священному тексту в одно и то же время, могут вынести из него два радикально противоположных толкования. Действительно, большинство религиозных конфликтов, которые продолжают сотрясать мир, проистекают из нашего врожденного, неосознанного желания сделать самих себя апофеозом того, что есть Бог и чего хочет Бог, кого Бог любит и кого Бог ненавидит.
Мне потребовалось еще много лет, чтобы понять, что идея Бога, к которой я стремился, была просто слишком обширна, чтобы ее можно было найти в какой-то одной религиозной традиции, поэтому единственный способ действительно испытать божественное заключался в расчеловечивании Бога в собственном духовном сознании.
Так что эта книга – не только история того, как мы очеловечили Бога. Это также призыв перестать навязывать Богу наши человеческие страсти и развить более пантеистический взгляд. Это по меньшей мере напоминание о том, что независимо от того, верите вы в одного Бога, в нескольких богов или не верите вовсе, это мы создали Бога по своему образу и подобию, а не наоборот. И эта истина открывает нам путь к более зрелой, более мирной, первичной форме духовности.
Часть I
Душа в теле
1
Адам и Ева в раю
В начале была бездна. Тьма. Хаос. Безбрежное море пустоты, бесформенной и бессущностной. Ни неба, ни земли, ни морей-океанов. Ни богов с их манифестами, ни названных имен, ни означенных судеб вплоть до… вспышки, лучей света и внезапного расширения времени и пространства, энергии и материи, атомов и молекул – строительных кирпичиков сотни миллиардов галактик, каждая из которых усеяна сотней миллиардов звезд.
Близ одной из таких звезд частичка пыли размером в микрометр сталкивается с другой и через сотни миллионов лет разрастания начинает вращаться, набирать массу, формирует кору, образует океаны и землю и, совершенно неожиданно, жизнь: сначала простую, потом сложную; сначала ползающую, потом ходящую.
Протекают тысячелетия, ледники надвигаются, а затем уходят с поверхности земли. Тают ледяные шапки, поднимаются моря. Континентальные ледовые поля размягчаются и наползают на низкие холмы и долины Европы и Азии, превращая бескрайние леса в голые пустоши. Здесь-то и появляются первые представители нашего вида – «исторические» Адам и Ева, если угодно – Homo sapiens, человек разумный.
Высокие, прямоходящие, крепко сложенные, с широкими носами и прямыми лбами, Адам и Ева начали эволюционировать где-то в 300 000–200 000 годах до н. э.
[2], став последней ветвью генеалогического древа человечества. Расселение из Африки произошло примерно 100 000 лет назад, когда Сахара вовсе не была безжизненной пустыней, как сейчас, но землей полноводных озер и цветущей зелени. Первые выходцы из Африки в несколько этапов пересекли Аравийский полуостров, рассеялись к северу по степям Центральной Азии, направились на восток к Индийскому субконтиненту, через море в Австралию, на запад через Балканы, пока не достигли юга Испании и края Европы.
По дороге им встречались более ранние виды мигрирующих представителей того же рода: прямоходящий Homo erectus, проделавший подобное путешествие в Европу сотнями тысяч лет ранее; крепкий Homo denisova, кочевавший по равнинам Сибири и Восточной Азии; Homo neanderthalensis с мощной грудью – те самые неандертальцы, которых Homo sapiens либо уничтожил, либо ассимилировал (точно никто не знает) [1].
Адам – охотник, так что, если будете его рисовать, не забудьте копье и шкуру мамонта, наброшенную на плечи. Его превращение из жертвы в хищника оставило генетический отпечаток – охотничий инстинкт. Он может долго выслеживать добычу, терпеливо выжидая момента, чтобы нанести жестокий удар. Убивая, он не набрасывается на мясо и не пожирает его на месте, а забирает в укрытие, чтобы разделить с соплеменниками. Уместившись под широким пологом из шкур животных, натянутых на кости мамонта, он готовит себе еду на очаге, обложенном камнями, а остатки пищи складывает в ямы, вырытые глубоко в вечной мерзлоте.
Ева тоже охотница, но предпочитает не копье, а сеть, которую несколько месяцев или даже лет ткала из нежных растительных волокон. Сидя в лесу на земле в тусклом утреннем свете, она осторожно расставляет силки по мшистой поверхности и терпеливо ждет, пока в них попадется незадачливый кролик или оплошавшая лиса. Меж тем ее дети прочесывают леса в поисках съедобных растений, выкапывают грибы и корешки, собирают земноводных и крупных насекомых и несут в лагерь. Все сгодится, чтобы накормить общину [2].
Инструменты, которые у Адама и Евы с собой, – кремневые или каменные, но это не одноразовые безделушки, подобранные с земли, а то, что используется постоянно: долговечные, искусно обработанные – они изготовлены, а не найдены. Адам и Ева переносят инструменты из одного укрытия в другое и периодически меняют их на более совершенные, или же на безделушки из слоновой кости или оленьего рога, или подвески из костей, зубов и раковин моллюсков. Эти вещи они считают драгоценными и не делятся ими с другими членами общины. Когда кто-то из них умирает и его хоронят в земле, эти предметы хоронят вместе с ним, чтобы покойник мог продолжать владеть ими в грядущей жизни [3].
