Расцветающей израильской монархии требовалось национальное божество – царь небесный с той же властью, что у царя земного. Учитывая, что столица царства, Иерусалим, располагалась на юге, в Иудее, было вполне естественно, что со временем Яхве (в то время уже Яхве-Эль) стал играть эту роль. Так пустынное божество синайских кочевников забралось на вершину израильского пантеона, став царем небесным и властителем всех остальных богов: «Господь на небесах поставил престол Свой, и царство Его всем обладает» (Псал. 102:19).
Яхве изначально был богом-покровителем царей Израиля. В Иерусалиме ему был построен храм, и новый национальный бог был помещен туда в виду Ковчега Завета – имелся в виду завет Моисеев. Под покровительством израильских царей культ Яхве переродился в структурированный массив ритуальных жертвоприношений, мифических историй и мелодичных молитв – в соответствии с общим шаблоном племенного поклонения богам, существовавшим на всем Ближнем Востоке в древности.
Как было с Мардуком, Ашшуром, Амоном-Ра и всеми остальными верховными богами, чем выше Яхве забирался в израильском пантеоне, тем больше он перенимал качества и свойства других богов. И в Псалтири (основной форме царской пропаганды в Библии) мы видим, как он замещает Эля в роли царя небесного, сидящего на троне и окруженного советом небесных созданий, как некогда Эль.
И небеса прославят чудные дела Твои, Господи, и истину Твою в собрании святых. Ибо кто на небесах сравнится с Господом? кто между сынами Божиими уподобится Господу? Страшен Бог в великом сонме святых, страшен Он для всех окружающих Его (Псал. 88:6–8; см. также Псалмы 81, 96 и 98).
Яхве стал воплощать и образ бога бури Баала, «всадника облаков»: «Делаешь облака Твоею колесницею, шествуешь на крыльях ветра» (Псал. 103:3). «Ты владычествуешь над яростью моря: когда воздымаются волны его, Ты укрощаешь их» (Псал. 88:10), – поет автор псалмов.
Яхве даже приобрел женские черты богини Ашеры, особенно материнские, заботливые свойства: например, Яхве кричит, «как рождающая» (Ис. 42:14). Яхве говорит: «Послушайте меня, дом Иаковлев и весь остаток дома Израилева, принятые Мною от чрева, носимые Мною от утробы матерней» (Ис. 46:3).
Но даже в этой точке истории Израиля, с укреплением позиций Яхве, евреи не отрицали существования других божеств. Хотя сохранились свидетельства существования в Иерусалиме секты поклонников «единого Яхве», сами цари израильские никогда не запрещали поклонение другим богам и не призывали к нему; они просто сосредоточивали свое внимание на собственном национальном боге. Знаменитый исследователь Библии Мортон Смит писал: «Бога Израиля [Яхве] сами евреи, как и все древние жители Ближнего Востока, просто считали… более могущественным, чем боги их соседей».
«Кто, как Ты, Господи, между богами? Кто, как Ты, величествен святостью, досточтим хвалами, Творец чудес?» (Исх. 15:11)
Это по-прежнему не монотеизм, а в лучшем случае монолатрия, хотя и это название вряд ли стоит считать удачным, если посмотреть, насколько безболезненно другие божества вписывались в израильский пантеон. Как и другие жители древнего мира, израильтяне с трудом представляли себе Яхве как единственного бога во Вселенной. Они считали, что Яхве – просто лучший бог в мире: «…ибо Ты, Господи, высок над всею землею, превознесен над всеми богами» (Псал. 96:9). Итак, Яхве считался царем и правителем среди других богов, высшим богом, сильнейшим богом – богом богов.
И тут однажды пришел более сильный бог Мардук и разбил Яхве, сбросив бога Израиля с трона небесного и тем самым подготовив почву для нового представления не только о Яхве, но и о самой природе Вселенной. Только в этот период истории Израиля, когда евреи были изгнаны с земли, которую их бог обещал им, и рассеяны по Ближнему Востоку, мы видим первые во всей Библии ростки недвусмысленного монотеизма: «Так говорит Господь, Царь Израиля, и Искупитель его… Я первый и Я последний, и кроме Меня нет Бога» (Ис. 44:6) [18].
Таким образом, зарождение монотеизма у евреев стало средством рационализации катастрофического поражения Израиля от вавилонян. Кризис идентичности во время вавилонского пленения заставил израильтян пересмотреть свою священную историю и переосмыслить религиозную идеологию. Когнитивный диссонанс, порожденный изгнанием, потребовал совершенно новой, неведомой ранее религиозной концепции, которая помогла бы извлечь смысл и из этого опыта. Предыдущие теологические идеи, которые сложно было принять (может ли один бог стоять за добром и злом? может ли один бог воплощать все человеческие качества разом?), вдруг стали приемлемыми. Если племя и его бог – это действительно одна сущность, а поражение племени свидетельствовало и о падении бога, то монотеистическим реформаторам, находящимся в вавилонском плену, легче было согласиться с существованием единого, пусть мстительного и противоречивого бога, чем совсем отказаться от бога и собственной идентичности. И таким образом все исторические аргументы против веры в единого бога внезапно отступили перед всепобеждающим желанием крохотного, малозначительного семитского племени выжить.
«Я Господь, и нет иного. Я образую свет и творю тьму, делаю мир и произвожу бедствия; Я, Господь, делаю все это» (Ис. 45:6,7).
Это зарождение известного нам иудаизма – не в завете с Авраамом, не в Исходе из Египта, а на дымящихся углях разрушенного храма и отказе побежденных людей принять идею побежденного бога. Сам иудаистский символ веры, известный как Шма («Внемли, Израиль, Господь – бог наш, Господь – один!»), был создан после этого поворотного момента в еврейской истории. Тогда же появилась и большая часть текстов, составляющих нынешний Ветхий Завет, еврейскую Библию. Даже библейский материал, созданный до вавилонского пленения (Яхвист и Элохист), был переработан и переписан авторами Священнического кодекса и Второзакония после пленения, чтобы отразить новое представление о Единственном Боге.
Бог, созданный в вавилонском плену, – это не то абстрактное божество, которому поклонялся Эхнатон. Не тот чистый одушевляющий дух, который представлялся Заратустре. Не та бесформенная субстанция Вселенной, о которой писали греческие философы. Это был новый тип Бога – единого и личностного. Единственный Бог без человеческого обличья, который, однако, создал людей по образу и подобию своему. Вечный и неделимый Бог, который проявляет весь спектр человеческих эмоций и качеств – хороших и дурных.
Это выдающееся в истории религий достижение, подготовленное сотнями тысяч лет развития человечества, будет превзойдено, однако, всего через пять сотен лет сектой апокалиптически настроенных евреев, называвших себя христианами [19].
8
Бог – триедин
«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Иоан. 1:1).
Таковы первые слова Евангелия от Иоанна. И прямо в тот момент, когда они были написаны больше 2000 лет назад, они ознаменовали принципиальное расхождение между христианством и иудейской религией, из которой оно выросло.
Евангелие от Иоанна не похоже на три других Евангелия Нового Завета. Матфей, Марк и Лука считаются евангелистами-синоптиками, поскольку их работа строится по большей части на одних и тех же источниках и, соответственно, рассказывает примерно одну и ту же историю о бродячем еврейском проповеднике и крестьянине из Назарета по имени Иешуа (по-гречески Иисус), который творил чудеса и исцелял больных, проповедовал Царствие Божие, был объявлен Мессией и спасителем мира и за это был арестован и казнен римскими властями, а через три дня восстал из мертвых.
