Позиция этих мусульманских богословов – и подавляющего большинства мусульман, которые до сих пор следуют их проповедям, – не просто доказывает, насколько жизнеспособен наш внутренний эволюционный импульс очеловечивать божественное, но и выявляет парадокс в самой сути исламского определения Бога. Если Бог действительно имеет качества и атрибуты и действительно неделим, как требует того идея Божественного Единства, то получается, что Бог неотделим от любого из этих качеств и атрибутов. Если Бог вечен и всегда существовал, то и атрибуты Бога тоже должны быть вечны; они тоже должны были всегда существовать вместе с Богом, иначе их нужно считать отделимыми от Бога, а это противоречит таухиду. Даже Абу Ханифа в итоге вынужден был признать: «Он знает посредством своего знания, его знание – вечное качество; он всемогущ посредством своего могущества, его могущество – вечное качество; он творит посредством своей творческой силы, его творческая сила – вечное качество».
Именно последний указанный Абу Ханифой атрибут – способность создавать из ничего – ярче всего выявляет парадокс. Вопрос можно сформулировать так: если Бог неделим и Бог – это Творец, как можно отделить Творца от его творения? Разве они не являются неминуемо одним и тем же?
Этот вопрос досаждал исламу с того времени, когда пророк Мухаммед впервые начал проповедовать в Мекке, хотя, честно говоря, большинство исламских теологов решили его попросту игнорировать. Собственно, подобные теологические проблемы образованные классы в исламе отбрасывали как пустую болтовню. Теология на арабском называется каламом, то есть речью, и в течение исламской истории тех мусульман, которые пытались разрешить теологические головоломки, презрительно называли «ахль-аль-калам», то есть болтунами. В итоге исламская мысль вот уже много веков в основном сосредоточена на правовых, а не на теологических вопросах.
Но с самого начала многие мусульманские мыслители публично пытались решить фундаментальную проблему примирения единства Бога с его способностью создавать из ничего. И эти мусульмане не только вдохнули новую жизнь в исламскую теологию, избавив ее от ортодоксальной жесткости, но и создали совершенно новую ветвь исламского мистицизма, известную как суфизм.
Существует много рассказов о первой встрече легендарного суфийского певца любви Джалаладдина Руми с его другом и духовным наставником Шамс ад-Дином Тебризи, к которому обращены многие стихи Руми. Эти двое подали пример самой известной в суфизме дружбы. Шамс ад-Дин после смерти стал святым, ну а Руми – самым известным суфием в истории, которого в мире называют просто Мевляной – «нашим Учителем». Но в день их первой встречи в 1244 году Руми был безвестным ученым, членом «сословия тюрбанов» в городе Конье на территории современной Турции, а Шамс – бродячим дервишем, которого за его странствия прозвали Птицей.
Свидетельства о первой встрече Руми и Шамса переросли в легенду; как и большинство суфийских биографий, их следует читать как аллегории, призванные выявить некую скрытую правду, а не как реальную историю. В некоторых версиях рассказа Руми сидел у пруда с книгами, когда туда же пришел Шамс.
– Что ты делаешь? – спросил Шамс.
Глядя на стоящего перед ним грязного дервиша, одетого в отрепья, Руми решил, что это какой-то бездомный крестьянин, и ответил:
– Ты не поймешь.
И в этот момент книги в руках Руми либо загорелись, либо слетели с его колен и упали в пруд – в зависимости от варианта рассказа. В обоих случаях, впрочем, книги волшебным образом не пострадали.
– Что это? – воскликнул Руми при виде чуда.
– А этого не поймешь ты, – ответил Шамс.
Есть и менее известная, более прозаическая версия этой истории, которую, как предполагают, изложил сам Шамс.
Согласно этой версии, Шамс увидел, как Руми на лошади едет по рынку в Конье, и встал перед ним, преградив ему путь. Однако как бы ни начиналась история их первого знакомства – у пруда или на рынке, – заканчивалась она всегда одинаково: Шамс спрашивает Руми о другом суфийском мистике, к тому времени уже давно умершем, – Тайфуре Абу Язиде аль-Бастами, которого все знали как Баязида [8].
Баязид родился около 804 года в городе Бастаме в Cеверо-Восточном Иране и происходил из семьи зороастрийских священников, которые обратились в ислам вскоре после арабского вторжения в Персию и падения Сасанидской империи в 651 году. Образование он получил в ханафитской школе, где познакомился с теологией таухида, понятием Божественного Единства и загадкой вечных атрибутов Бога.
Руми (верхом на лошади) встречает Шамса. Лист из «Джами ас-Сияр» Мухаммеда Тахира Сухраварди
© Topkapi Palace Museum / Wikimedia Commons
Что-то во всем этом тревожило Баязида, оставляя его в глубокой неудовлетворенности. Он бросил официальное образование и начал собственные поиски более личного опыта общения с Богом, которому не могли научить ни в одной школе. Со временем он попал под влияние группы суфиев под предводительством персидского мистика Сахля ат-Тустари.
Суфизм как религиозное движение не поддается категоризации. Он прежде всего связан с поисками прямого контакта с Богом, и потому суфии наотрез отказываются от традиционного круга вопросов исламского права и теологии в пользу непосредственного переживания божественного. Суфии не участвуют в дискуссиях о том, нужно ли читать Коран буквально или фигурально. Они утверждают, что в Коране есть два отдельных слоя смысла: внешний, к которому любой мусульманин имеет доступ (достаточно прочитать писание и истолковать его для себя), а также тайный, скрытый, который доступен лишь избранным, и притом только посредством своего рода интуитивного знания, которое достигается молитвами и медитацией на протяжении всей жизни. Внешний слой помогает верующему узнать о Боге; скрытый слой помогает верующему познать Бога.
Именно желание познать Бога и привело Баязида в ряды суфиев. День и ночь Баязид медитировал, отчаянно пытаясь узнать тайную правду, которая, по его представлениям, была скрыта в идее таухида. И однажды истина явилась ему и потрясла до глубины души. Он вскочил с места и в экстазе крикнул: «Слава Мне! Как огромно Мое величие!»
Те, кто слышал это, решили, что Баязид изрек ужасающую ересь. Он недвусмысленно объявлял себя Богом. Между тем подобные заявления не считались чем-то из ряда вон выходящим среди определенной группы суфийских мистиков, которых иногда называют пьяными суфиями как раз за склонность к подобным экстатическим восклицаниям. Так, известно, что учитель Баязида, ат-Тустари, как-то заявил: «Я доказательство Бога», а его соученик, Мансур аль-Халладж, был распят за то, что бежал по улицам Багдада и вопил: «Я есмь Истина!» [9]
Но если большинство мусульман считали, что пьяные суфии ассоциируют себя с божественным, то для таких суфиев, как Шамс, подобные заявления означали еще более шокирующие и важные предположения о самой природе реальности. Именно восприятие реальности – способность интуитивно понимать, что Баязид, ат-Тустари и аль-Халладж имели в виду, – было у суфиев своего рода ритуалом инициации. Вот почему, когда Шамс впервые встретил Руми в Конье, он прежде всего задал вопрос о заявлении Баязида: «Что имел в виду суфийский учитель, когда кричал: “Слава Мне!”?»
