Вдруг он вскочил и ринулся к ней, на бегу уже соображая, что сейчас придется извиняться перед незнакомкой. И в детстве, и гораздо позднее его частенько так и подмывало броситься навстречу чужим людям, потому что он принимал их за отца с матерью или за Жаклин. Но ему всегда удавалось вовремя осадить себя. Он смотрел на часы, щелкал пальцами и поворачивал обратно. И все же еще полчаса после этого он приходил в себя от потрясения – ведь он увидел их, ни капли не постаревших! Но ему не пришлось, подбежав к этой женщине, щелкать пальцами, притворяться, что он смотрит на часы, или разворачиваться, потому что это на самом деле была Амина.
Когда она присоединилась к нему за столиком, одним махом удвоив число посетителей старика, то ей показалось, что Жюль что-то заподозрил.
– Я вас не выслеживала, если вы так подумали, – сказала она. Это ее позабавило.
– Конечно нет. Я так не думал.
– И правда, кажется весьма маловероятным, чтобы на весь Париж и окрестности нашлось именно это укромное местечко, где мы встретились в одно и то же время, но я ходила к агенту недвижимости тут… – она покрутила пальцем левой руки, будто что-то помешивая, – за углом. И он сказал, что есть подходящее жилье в Пассаже Ливри или, вернее, позади него.
– Вы переезжаете сюда?
– Да, надеюсь, что да. А вы здесь живете?
– Да, прожил большую часть своей жизни – здесь, в Сен-Жермен-ан-Ле. Но завтра я его покидаю.
– И куда же вы отправитесь?
Вместо того чтобы ответить, он сделал глоток шоколада и смягчил отсутствие ответа выражением лица – сосредоточенность, улыбка уголками губ, слегка прищуренный взгляд – этакий безмолвный комплимент собеседнице.
– Кажется, я рассказывала, что вернулась из Америки, – сказала она. – Я хочу поселиться здесь из-за садов, леса, покоя, благоустроенности. Едва сойдя с поезда, я прямо чувствую, как у меня снижается давление. Я хочу найти тихое место, которое я смогу сделать красивым, желательно с хорошим видом из окна. Полагаю, агент послал меня сюда потому, что если на этой маленькой площади действительно есть подходящая квартира, то окна ее выходят на саму площадь, а здесь действительно тихо. Но я бы предпочла видеть Париж. Мой опыт, и по части недвижимости, и в прочих вещах, подсказывает, что если усердно искать, то непременно найдешь что-нибудь действительно стоящее.
– Это неожиданные перемены?
– Да. Шесть месяцев назад мы с мужем жили в Стэнфорде. Мы жили несколько замкнуто, но у нас были друзья, мы вечно были заняты. Теперь, оглядываясь назад, я начинаю думать, что ничего хорошего в этом не было, но по крайней мере первые четырнадцать лет я думала, что счастлива, пусть эта жизнь и напоминала, как нынче принято говорить, жизнь в виртуальной реальности. Слово «виртуальный» неверно используют. Ведь по-английски «virtual» – значит «настоящий, но таким не кажущийся», а его применяют в значении «ненастоящий, но кажущийся настоящим».
– И что же дальше?
– Моему мужу, который, в отличие от вас, потерял большую часть своей шевелюры и порядком раздобрел… вздумалось написать книгу. Вместе с одной из своих аспиранток.
– В какой области?
– Социология. Сама я историк. Здесь-то и возникает конфликт. По чистой случайности в его аспирантке шесть футов росту, ноги у нее начинаются где-то на уровне моего плеча, она натуральная блондинка с сияющими волосами, у нее груди как воздушные шары, да еще мелко так подпрыгивают при ходьбе, и жутко-белые зубы.
– У вас тоже белые.
– Еще бы! Я прожила в Калифорнии пятнадцать лет. Но до нее мне далеко. Когда она открывает рот, луч поднимает тебя и шмякает об стену. Она просто ходячий маяк.
– Она мусульманка?
– Из Северной-то Дакоты? Надо бы мне поехать туда, чтобы обзавестись такими белыми зубами и прыгучими сиськами.
– А муж ваш – мусульманин?
– О да, особенно теперь, когда ему открылись преимущества полигамии.
– Значит, вы расстались.
– Развелись. В Неваде, чуть переехав границу штата, весь процесс занял минуты полторы.
– Дети?
– Он был бесплоден. А я с ним застряла. А теперь, конечно, я уже слишком стара.
– У меня есть дочь и внучек, – сказал Жюль. – Наверное, они уедут из Франции. Мы евреи. Но это только одна сторона.
– Понимаю. Мы тоже уехали из Франции.
– И малыш болен, ужасно болен. Не знаю, правда или нет, но при такой страшной болезни порой единственная надежда – другая страна.
Она смотрела на него так, что он явственно понял: она ищет того, кого она сможет любить, того, кто будет любить ее, как будто она снова девушка, а мир снова юн. И конечно же, он был способен на это. Она видела это по его лицу, читала это в каждой его черточке.
На Большой террасе в Сен-Жермен-ан-Ле
В финале все ускоряется, а в самой коде разгоняется до скорости света. Не только из-за соотношения времени ушедшего и времени оставшегося, но еще и оттого, что жизнь, подобно глубокой и широкой реке, попавшей на узкие отмели, ускоряется, подчиняясь естественным законам. И она ускорилась.
За исключением немногих, самых ревностных бегунов, белая дорожка была пуста и мерцала в утренней жаре. Уже и фанатики, тяжко отдуваясь, закончили пробежку. Дома их ждет спасительный душ, в открытые окна ванной будет вылетать душистый пар, и, кроме тока воды, лишь тишина заструится в ушах.
Высоко над Сеной на два с половиной километра протянулась длинная, будто по линейке очерченная терраса, обрамленная с западной стороны лесами и садами. На востоке брезжил сказочный Париж и спускались к Сене виноградники, пастбища, коровы гернзейской породы, деревья, дороги, мосты через реку, по которым сновали, гудя, поезда в Париж и обратно.
Здесь выросла Катрин. Вечерами они всей семьей гуляли по длинным дорожкам и широким аллеям между деревьями. Людовик XIV родился на этом холме с видом на восток, но развернулся на запад вместе со всей остальной Европой, и направленные на запад каналы Версаля стали символом морских путей в Новый Свет. В этом смысле Сен-Жермен-ан-Ле – часть эпохи, которая сделала Французскую революцию необходимой, и в то же время он сохранил волшебным образом заключенную в его топографии безмятежную и вальяжную поступь веков, которыми не правили часы и машины.
Почти с самого рассвета Жюль сидел на скамейке возле круга, отделяющего аллею Генриха IV от Большой террасы. Как-то раз, много-много лет назад, когда они только переехали в дом Шимански, он остановился на пороге и вообразил тот самый день, когда после долгих, как он тогда надеялся, лет безмятежного и бездумного хождения через эту дверь туда-сюда он закроет ее за собой, или же ее закроют за ним в последний раз. И уже тогда, в самом начале, он знал, что, когда это случится, время между первым и последним шагом через порог спрессуется в абсолютное ничто, все уйдет.
