После войны, будучи все еще ребенком, Жюль не испытывал желания жить, и мысли о смерти приносили ему утешение. А к старости его желание выжить медленно и неразрывно переплелось с его любовью к прекрасному. Даже просто улицы Парижа, то, как радостно они перетекали друг в друга, и музыкальная жизнь этого города, который сам по себе был совершенным музыкальным произведением, обольщали Жюля – поначалу робко, а затем покорили окончательно и безвозвратно.
Большую часть своей юности, до того как врожденный талант и самоотверженный труд постепенно привели его к более честолюбивым устремлениям, он мечтал о небольшой квартирке в бедном квартале, о милой женушке, о дешевой машине и о работе где-то в городе – клерком, метельщиком, машинистом, сторожем. Быть безвестным, незаметным, лишенным амбиций, но живым до мельчайшей клетки, благодарным и внимательным ко всем жизненным перипетиям, счастливо жить в тени, свободно возделывать память и преданность, что редко могут себе позволить занятые люди, хватающиеся за будущее. А теперь, проезжая между серыми бетонными скалами предместья, на которые он ни за что не променял бы свое великолепное жилье, он гадал, каково это, жить там, и почти завидовал.
Газеты ничего не писали о происшествии на Лебяжьем острове, и он их выбросил. Какая разница, что случилось в Африке, в космосе, на Ближнем Востоке, не говоря уже о Франции? Только одну новость ему не терпелось прочесть. Хотя время и работало против Люка и его собственного здоровья, но в отношении Лебяжьего острова оно сулило спасение. Какой бы настойчивой и планомерной ни была работа полиции, время разрушало улики, распыляло задор и побуждения. Даже в относительно короткий срок – месяц или два спустя – он, скорее всего, может уже не опасаться, что ему придется давать объяснения, где он находился и что делал тридцать или шестьдесят дней тому назад. Эти часы только что начали отсчитывать время.
Здесь, вдали от центра Парижа, на террасе, укрытой расстоянием, богатством, деревьями и похожей на крепостную стену высокой оградой, малейшее дуновение означало нарастающий бег секунд, но в дверь никто не стучал. Зато зазвонил телефон. Жюль вздрогнул и прирос к месту. Телефон звонил восемь раз. У полиции, разумеется, нет его телефонного номера, а даже если бы и был, никто не стал бы ему звонить. Наконец он поднял трубку, и было так хорошо слышно, как будто звонили из соседнего дома, но на проводе был Нью-Йорк. Женский голос поинтересовался по-английски, не Джуэлс Лакур ли он.
– Пожалуйста, будьте на линии, соединяю вас с Джеком.
– Эй, Джуэлс! Привет!
– Джек?
– Джуэлс! Мы в восторге! Рич в восторге! Ты получил мой мейл?
– Еще не проверял. Я, вообще-то, не любитель мейлов.
– Все в письме. Мы ее берем. Здорово, да?
Жюль замешкался:
– Н-ну… Да, здорово.
Почему-то ему стало страшно. В животе екнуло, но он взял себя в руки.
– Вот что. Мы собираемся исполнить ее во время Суперкубка, так что надо пошевеливаться. В мире грядут большие перемены. Надо спешить. Ты нужен нам в Эл-Эй, чтобы оркестровать это и сделать запись. Можешь приехать прямо сейчас?
– Да.
– Замечательно. Подробности в письме, там детали сделки, что-то вроде контракта. Ты же знаешь, электронные письма не исчезают, разве что ты Хилари Клинтон. Отпишись нам, и скоро увидимся. Если будут проблемы, звони мне.
– О’кей.
– Замечательно, Джуэлс! Меня в Эл-Эй не будет, но мы встретимся в Нью-Йорке.
– О’кей, но…
Разговор прервался, у Джека было много дел.
Не обращая внимания на прочие входящие, Жюль сразу взялся за чтение письма от Джека. В нем говорилось:
«Эйкорн интернешнл лимитед», дочерняя компания «Эйкорн холдинг», Лондон и Гаага, принимает произведение, присланное м. Жюлем Лакуром, на сегодняшнюю дату и уплатит 500 000 евро после завершения оркестровки и записи отрывков различной продолжительности, пригодных к использованию на различных объектах и медиаресурсах по всему миру с целью рекламы продукции, корпоративного имиджа и доброго имени компании «Эйкорн» без дальнейших выплат или ограничений.
Жюль и так чувствовал себя в большей опасности, чем даже грабитель банка, поэтому написал ответ: «Я не согласен на сумму меньшую, чем один миллион евро» – и шлепнул «отправить». Он сидел, уставившись в экран, и ничего не ждал. Но ответ появился, не прошло и минуты. Он открыл его. «Договорились. Один миллион евро». Зазвонил телефон, это снова была секретарша Джека.
– Соединяю с Джеком.
Джек появился в эфире и, даже не справившись, слушает ли его Жюль, сказал:
– Без проблем, Джуэлс. Нас устраивает. Когда ты приедешь в Эл-Эй?
– Как только смогу взять билет. А где именно? И с кем мне связаться?
– Просто поезжай во «Времена года» на Беверли-Хиллз и сними номер на верхнем этаже, только не со стороны входа. По ночам в баре ужасно шумят, уж поверь мне, я знаю. Поищи с видом на восток, во внутренний сад. Но лучше на юг – над бассейном. Мы свяжемся с тобой, как только наберем персонал. Мы работаем над этим, но потребуется время собрать оркестр, потому что студии имеют приоритет. Но тебе надо быть там, наготове, как только ты понадобишься. Сохрани все чеки, мы потом обо всем позаботимся. Лети бизнес-классом, мы уже не можем позволить себе первый, но больше ни на чем не ужимаемся. В Эл-Эй тебе нужно арендовать хорошую машину, так что лучше зарезервируй ее как можно раньше. У них не всегда есть то, что нужно.
– А какой марки?
– Не знаю, что-нибудь хорошее. «Мерседес» или «BMW». Бери с откидным верхом, это же Эл-Эй!
– Но это так дорого, – сказал Жюль.
– Деловые издержки, Джуэлс. Придется раскошелиться. – Джек повесил трубку так внезапно, будто Жюля вообще никогда не существовало.
– О’кей, – промолвил Жюль в пустоту, кладя трубку.
Полицейский – твой друг
Катрин, Давид и Люк жили неподалеку – в получасе езды на машине на северо-запад, если не было пробок. Если были – тогда ехать приходилось чуть дольше. Обычно Жюль навещал их поздним утром, когда на дорогах становилось свободнее. Он не любил водить по ночам, поэтому зимой, отправляясь к дочери на ужин, предпочитал городской поезд. Жюль считал, что Сержи напоминает Германию. Однако дом его дочери под ярко-оранжевой черепичной крышей был типично французской маленькой виллой с рекламы на тыльной стороне журнальной обложки. Снаружи эти домики всегда такие чистенькие и опрятные, правильной прямоугольной формы. Французские и нефранцузские одновременно – чересчур средиземноморские для севера и недостаточно средиземноморские для юга. Оранжевая черепица и белая штукатурка и на фото, и наяву придавали ухоженный вид зеленым насаждениям вокруг, листва на деревьях и кустах всегда казалась вощеной, глянцевитой. Наверное, думал Жюль, внутри каждого такого домика встроена стирально-сушильная машина с фронтальной загрузкой через стеклянную дверцу, напоминающую иллюминатор «Наутилуса» капитана Немо, и потому поколения детишек успокаиваются под плеск воды и кувыркание одежды за стеклом.
