– Я действительно очень люблю ее, – сказала Элоди, и после этих слов, к их удивлению, удовлетворению и даже восхищению, наступила совершенная, полная, долгая тишина.
III
Верен до самой смерти
Солнце восходит над Арманом Марто
Эдгар Обан смилостивился и продлил испытательный срок Армана Марто до первого марта. А все потому, что, несмотря на плачевно бесплодную осень (с середины октября и до Рождества он не продал ни одного контракта), в течение святочной недели Арману удалось сбыть полумиллионный полис человеку, достаточно пожилому и достаточно нездоровому, чтобы страховой взнос оказался довольно внушительным.
Но подкрался новый год, а больше контрактов так и не было, и Арман принялся усиленно беседовать сам с собой. Он, конечно, маскировался, прикидываясь, будто говорит по телефону, но его выдавало лицо и затравленный взгляд, да и отсутствие гарнитуры в ухе, так что каждому было ясно: ничего он не продает, а просто ведет воображаемые переговоры-уговоры, задавая вопросы воображаемому клиенту.
Чем дальше он вот так «слетал с катушек», как выразились бы его коллеги-страховщики по ту сторону Ла-Манша, тем большим изгоем становился; так стая отвергает больное и слабое животное, которое не способно за себя постоять. Никто даже не смотрел в его сторону, и он обрел наконец своего рода приватность, но упаси боже от подобной приватности, каждая секунда которой – сплошное унижение и мука. И чем дальше, тем хуже. Они по-прежнему дразнили его Бегемотом, Слоном, величали «Титаником», толстомясым, награждали прочими подобными эпитетами – Шербур-в-штанах, Чудо-юдо-рыба-кит (и казались себе большими придумщиками), – но не весело поддевая, а зло, с ненавистью, как будто каждым оскорблением – за глаза или в лицо – они хотели оторвать от него клок, повалить его и терзать, пока ничего не останется и он, ко всеобщему долгожданному облегчению, не исчезнет с лица земли.
В феврале, когда календарь не сулил Франции ни одного праздничного дня в качестве отдохновения от серых будней, долгих ночей и промозглой слякоти, какой-то гений внушил всему штату филиала, что восемнадцатое число – это почти что праздник – как-никак Успение святого Колмана Линдисфарнского. Никто про этого Колмана Линдисфарнского знать не знал, но все на радостях устроили себе продленный обед с обильными возлияниями в каком-то ресторане Ла-Дефанса. То есть все, кроме Армана Марто. Его единственного оставили дежурить в конторе, вменив в обязанность принимать телефонные сообщения в течение трех часов затишья, когда новые клиенты практически не звонят, потому что все нормальные люди расходятся по домам на обед. Самые горячие часы обычно бывали с четырех до шести пополудни и с десяти утра до без четверти двенадцать.
Через двенадцать дней его здесь уже не будет. Марто буквально голодал. Он страдал от зубной боли и не мог позволить себе сходить к врачу. Жена его плакала по ночам. Дети плакали днем. Они начали задираться в школе. Этим утром он заснул в поезде по пути на работу, и кто-то, выходя на какой-то очередной станции в темноте под моросящим дождем, со всей дури влепил ему пощечину, то ли ради забавы, то ли от злости. Арман даже не смог разглядеть, кто это был, а когда поезд снова тронулся, он увидел на платформе каких-то дерганых юнцов, которые хохотали и показывали язык в окно уходящего поезда.
И вот теперь все смылись из конторы. Все до единого. Арно только развернул бутерброд и расправил на столе бумагу, в которую он был упакован, когда раздался телефонный звонок. Подумав, что это чей-то чужой клиент и ему придется лишь принять сообщение, озлобленный, брезгливый и несчастный Арман решил, что не обязан снимать трубку. Но он еще не надкусил бутерброд, поэтому, предвидя лишь очередной удар по своей гордости, поднял трубку и произнес название конторы.
– Это филиал «Эйкорна»? – поинтересовался голос на том конце провода.
– Да. Мы «Эйкорн».
– Мне нужно узнать условия страхования жизни, я туда попал?
– Да, – ответил Арман, осторожно напрягшись; так замирает рыбак, заметив рыбу, подплывшую к крючку с наживкой. Рыба не попросила к телефону никакого конкретного рыбака, а это означало, что Арман волен сам принять заказ. – Буду рад помочь вам. Наш отдел занимается продажей страховок с минимальной стоимостью в пять тысяч евро. – Он предполагал, что на этом все и кончится.
– Я хотел бы приобрети полис.
– Могу я поинтересоваться, на какую сумму?
– Десять миллионов евро.
Сердце у Армана в груди подпрыгнуло, будто кошка, отчаянно пытающаяся выбраться из переноски, но он усилием воли заставил себя говорить бесстрастно:
– Скажите, пожалуйста, сколько вам лет?
– В июне исполнится семьдесят пять.
Страховой взнос маячил такой, какого никогда никто в конторе не отхватывал, а комиссионные стали бы просто спасением для Армана и его семьи. Насколько Арману было известно, хотя ничто не мешало выписывать полисы на такую громадную сумму, подобных договоров еще не заключали не только в его филиале, но и во всех других отделениях по всей Франции. Если ему это удастся, то он затмит кого угодно, спасет свою семью и сохранит работу. Внешне он оставался спокоен, будто его околдовали.
– Я был бы счастлив обсудить с вами условия в любое удобное для вас время. Где вы проживаете?
– В Сен-Жермен-ан-Ле.
– А мы в Ла-Дефансе.
– Да, я знаю. Мне это удобно, отчасти поэтому я вам и позвонил.
– Вы хотели бы приехать сами или мне приехать к вам?
– Приезжайте вы.
– Сегодня после обеда вы свободны? Когда вам удобнее?
– Можно прямо сейчас, – предложил Жюль.
– Какой у вас адрес?
Жюль продиктовал.
– Я смогу добраться до вас самое позднее – через час. Сегодня плохая погода, и я не взял машину, – соврал Арман. – Придется ехать на поезде.
– Не торопитесь, – сказал Жюль. – Всему свое время, как приедете – так приедете, жду вас дома.
Он повесил трубку, не прощаясь, как Джек или как некий обобщенный персонаж, который может позволить себе купить полис страхования жизни стоимостью десять миллионов евро. В полуобморочном состоянии Арно собрал свои брошюры, калькулятор, бланки, машинально засунул их в портфель, вышел из конторы, запер дверь и вошел в лифт, словно человек, введенный в состояние гипноза. Он знал, что коллеги взъярятся на него за то, что он покинул пост. Решат, что это уже последняя провинность, ниже падать некуда. И окажутся правы, если он не продаст этот полис. А вдруг, промелькнула у него в голове мысль, этот звонок – розыгрыш, и блуждать ему под дождем в Сен-Жермен-ан-Ле в поисках дома, который окажется какой-нибудь мясной лавкой или полицейским участком. Оттого-то, стоя на платформе в ожидании поезда и потом, уже в поезде и в самом городе, сойдя на станции, Арно испытывал такие муки, какие чувствует, наверное, приговоренный к казни на пути к эшафоту.
