В одиночку он спокойно воспринимал подобные лозунги, но все менялось, когда он навещал Катрин и ее семью. Они были молоды, имели ярко выраженную еврейскую внешность, а самое главное – беда осаждала их изнутри. Ангел смерти ломился к ним в жилище, словно птица, упорно бьющаяся в окно, а им только и оставалось, затаив дыхание, ждать, уповая на крепость стекла.
* * *
В тот же вечер, когда «Бабар и Пер-Ноэль» лежал уже почти целиком собранный, а Люк уснул у Жюля на руках – его тельце уютно обмякло, а дыхание было свежим и приятным, несмотря на почти морской запах лекарства, – Жюлю вздумалось посоветовать какой-то фильм Катрин и Давиду. Те обрадовались, потому что он частенько выбирал что-то интересное, а они давно никуда не ходили и слишком выматывались, чтобы читать книги, так что фильмов они смотрели много. Но Жюль никак не мог вспомнить название. Забыл он и имена актеров, хотя это были сплошь знаменитости, а многих он сам очень любил.
– Знаете, – сказал он, – я не могу… просто название из головы вылетело.
Разумеется, он встревожился. Дальше – больше, оказалось, что он вообще не в состоянии вспомнить никого из создателей фильма.
– А кто режиссер? – спросил Давид.
– Это… Я точно знаю его, но не могу вспомнить.
И вот тогда Катрин сказала:
– Я не знаю, почему мы ведем себя как идиоты, делаем закладки на сайте «Онкологического центра Андерсона», прицениваемся к квартирам в Женеве, к домам в Женеве! Зачем мы это делаем, если ты не в состоянии даже вспомнить имя Фабриса Лукини?
– Это не Фабрис Лукини.
– Тогда кто, кто это был? – допытывалась Катрин.
– Не знаю.
– Ах, ты не знаешь! Не знаешь названия, ничего не знаешь. Тогда с какой стати ты командуешь нами?
– Одно никак не связано с другим, и я вами не командую. Что касается Швейцарии и всего остального, я умоляю вас довериться мне. – Он помедлил. – И я благодарен вам за это доверие.
– Я хочу сказать, – вырвалось у Катрин, но уже не столько гневно, сколько печально, – что у тебя не все дома.
– Конечно, я же у вас в гостях! – отшутился Жюль. – Память не то же самое, что способность рассуждать здраво. Ты не понимаешь, что происходит с памятью? Я помню каждую ноту и все прочее в крупном музыкальном произведении. Я могу вспомнить с точностью, что произошло более семидесяти лет назад.
– Но не помнишь, что было вчера.
– Я объясню почему, Катрин, и, может быть, ты чему-то научишься.
– Давай научи меня! – огрызнулась Катрин.
– Интернет…
– Ах, интернет, – язвительно перебила его Катрин. – Вот и весь сказ!
Он простил ее. Он будет прощать ее всегда. Это нормально, когда она перекладывает на него то, с чем не может справиться. В конце концов, это его обязанность. Предполагалось, что он должен стать оплотом для тех, кого любит. Ее гнев не очень-то приятен, но и страшного в нем ничего нет.
– Диапазон вещания… – продолжил он.
– Диапазон вещания?
– Да. Знаешь, как политики похваляются, что увеличат пропускную способность и интернет станет доступен бедному люду в глухих медвежьих углах?
– И что?
– Это стоит уйму денег. Но какая часть интернет-канала используется для текста – электронных писем, чатов, энциклопедий, книг и прочего?
– Не знаю, – ответила Катрин.
– Меньше одного процента.
– К чему ты ведешь? – расстроенно и настороженно спросила она, все больше убеждаясь, что он сходит с ума.
– Все остальное – визуальный контент. Фильмы, телепередачи, игры, фотографии. Почему, как ты думаешь? Потому что самая плотная форма восприятия информации человеком – кроме духовной и метафизической, для которых нет доказательств в царстве разума, – зрительная. И что это означает в свою очередь? Открыв глаза, ты можешь осмотреть эту комнату и осознать до мельчайших подробностей, какие только способен воспринять разум, все, что в ней находится. Закрой глаза – и у тебя останутся только смутные очертания, эскизы. И вот, в рассуждении всего зримого, которое ты постигаешь за несколько секунд, переходя из комнаты в комнату, смотря телевизор, пролетая над городом и разглядывая десятки миллионов его линий, цветов и углов, – всего мгновение спустя все это ты вспомнишь уже лишь как наброски. Сядь на поезд Париж–Марсель, и благодаря своей способности увидеть изображение каждой травинки и каждого камешка в ручье, глядя в окно, ты получишь больше дискретной информации, чем ее содержится в тысячах – десятке тысяч – национальных библиотек. Вспомни обо всем, что ты видела за свою жизнь, – в цвете, высоком разрешении, в движении. Ты помнишь? Лишь смутные наброски очень ограниченной части всего этого… В плане объема и обработки главная деятельность человеческого мозга – восприятие зрительной информации. А второе по значимости его занятие – освобождение от нее. Как будто миллиарды крохотных клерков что-то без устали сортируют, идентифицируют и выбрасывают. Мы очищаемся, освобождаемся, избавляемся от большей части полученного.
Давид нешуточно заинтересовался. Да и Катрин, даже помимо собственной воли.
– А что происходит со стариками вроде меня? Начнем с того, что я уже получил вдвое больше информации, и ненужной и полезной, чем вы. По определению я вдвое чаще использовал средство для стирания этой самой информации. К тому же, поскольку оставшееся мне время стремительно сокращается, я с каждым днем решительнее и энергичнее отвергаю все, что не считаю важным, – точно так же я утратил привязанность к своим пожиткам, раз я не могу взять все это с собой. А также я регулярно убираюсь на чердаке, – сказал он, постучав пальцем себе по лбу. – Фабрика по уборке ненужного работает с огромной скоростью и не без перебоев. В целом, мне уже нет нужды что-то помнить о фильмах. Как могло предвидеть нечто, помогающее мне освобождать место на чердаке, что сегодня вечером мне понадобится вспомнить именно это? Мне вовсе не стыдно, и меня ничуть не тревожит, что я так много потерял, не более чем фермер станет стыдиться или тревожиться по поводу того, что ветер сдул солому с гумна, оставив только зерно. Вы, наверное, и не поймете этого, пока не постареете, но для людей моего возраста это данность, и если принять ее, то жизнь сразу станет более прекрасной, более насыщенной и непостижимой. Вы научитесь понимать эмоциями и чувствовать разумом. Если под конец жизнь обретает характерные признаки искусства, то уже не важно, что ты забыл, куда положил очки для чтения.
* * *
– Пожалуйста, – взмолился Давид, – позвольте мне отвезти вас домой. Дороги свободны. Я за час обернусь.
– В этом нет никакой необходимости. Мне приятно пешком, да и поезда регулярно ходят.
– При пересадке в Нантерре можно битый час простоять на холоде.
– Еще не настолько поздно, Давид. Больше десяти минут ждать не придется. А потом, я ничего не имею против холода.
