Через полчаса после первых взрывов в расположение гибнущей части прорвались остатки батальона Раевского. Окровавленные, оборванные красноармейцы бежали с винтовками наперевес, орали что-то страшное, стреляли по вылезшим на опушку финнам. Для последних это стало неожиданностью, и они попятились в лес, оставив на опушке несколько тел. Сорок человек пробились сквозь кольцо автомобилей, попадали без сил, дыша, как загнанные лошади. Комбат Раевский прибежал вместе со всеми, рухнул на колени, а потом, не сказав никому ни слова, осел на землю и перестал дышать. Когда его перевернули, майор был мертв. В боку чернела глубокая рана, из которой текла кровь. Люди недоуменно переглядывались. Как ему удалось? Не мертвый же бежал?
Пользуясь замешательством в финском стане, прорвались еще два десятка человек — из первого батальона. Оборону, с грехом пополам, наладили, стали обстреливать лес из пулеметов. Но противник не уходил. Снайперы и пулеметчики занимали выгодные позиции и при малейшей попытке красноармейцев прийти в движение начинали обстрел. Днем температура опустилась до минус семнадцати, дул промозглый ветер. Красноармейцы, лежащие неподвижно, дрожали от холода. У многих начиналось обморожение — отмирали ноги, пальцы на руках, защищенные лишь трикотажными перчатками. Стонали раненые. Санинструкторы пытались что-то сделать, но их было мало, не хватало даже средств перевязки. Большинство медиков осталось в тылу под Путоярве, и там же — основная часть медикаментов.
Через час выжившие офицеры поняли, что сами финны не уйдут, будут держать блокаду до полного уничтожения полка (или капитуляции, что было в корне неприемлемо). Остатки полка перегруппировали, на ключевые позиции поставили пулеметы. Под огнем прикрытия уцелевшие красноармейцы бросились на прорыв в южном направлении. Пулеметчики щедро изводили остатки боеприпасов и на какое-то время прижали финнов к земле. Солдаты бросали последние гранаты, создавая дымовую завесу. Пулеметный взвод, перекрывший дорогу с юга, смяли и перебили штыками, потеряв при этом не меньше двадцати душ. Остатки полка откатывались к югу. Вместе со всеми шли комполка Уматов, пышущий злобой, и контуженый полковой комиссар Решетов. Санинструкторы тащили раненых. Те, кто мог идти, передвигались самостоятельно. Прикрывать отход товарищей осталось отделение с ручным пулеметом. Оно погибло целиком, но смогло на пару минут задержать противника. Преследовать истерзанную колонну финны не стали — слишком далеко оторвались от своих лесных баз. Полк был разгромлен эффективно и показательно, добивать уцелевших не было смысла.
Наступление Красной Армии на этом участке было сорвано. Финны заминировали дорогу, поставили на выгодных позициях пулеметы. Через полтора часа все, что уцелело от полка, добралось до Путоярве. Выжило чуть больше сотни солдат и несколько офицеров штаба. Пока добирались по морозу, умерло еще человек десять. Израненных, обмороженных людей встречали санитары из санчасти, оказывали первую (а кому-то и последнюю) помощь. Личный состав собрали в здании школы. В Путоярве стояли две роты стрелкового батальона, подтянувшиеся после утреннего ухода полка, прибыл взвод НКВД, представители Особого отдела из штаба дивизии. Новость о фиаско на важном направлении уже распространялась по тылам. Командира полка и полкового комиссара сопроводили в натопленную избу. Оба находились в прострации, безучастно смотрели в никуда. Они серьезно не пострадали. Офицеров осмотрел санинструктор, замазал йодом царапины, прощупал места ушибов, посоветовав в ближайшее время как можно меньше двигаться. Бойцы доставили еду, но офицеры ее игнорировали. Они сидели в пустой комнате с отрешенными лицами, старались не смотреть друг другу в глаза. Командование полка сделало все, что могло, но кого это сейчас волновало? Они все поняли и даже не делали попыток покинуть избу, охраняемую красноармейцами. Через полчаса прибыли два субъекта в ушанках и полушубках — представители штаба дивизии и Особого отдела.
— Полковник Светлов, — представился первый.
— Майор Канторович, — отрекомендовался второй.
Офицеры поднялись, угрюмо смотрели на посетителей.
— Полковник Уматов и майор Решетов? — стальным голосом осведомился Светлов. — Вы арестованы по приказу комдива Синицкого. Вас обвиняют в некомпетентности и халатном отношении к своим обязанностям, повлекшим гибель войсковой части. Ваше дело будет рассмотрено в оперативном порядке военным трибуналом 7-й армии Ленинградского военного округа. Мне жаль это говорить, но по закону военного времени вы будете расстреляны. Просьба сдать оружие и следовать за нами.
Майор Решетов смертельно побледнел, в лице не осталось ни кровинки. Он трясущими пальцами снял ремень с кобурой, отдал офицеру и вышел из комнаты на подгибающихся ногах.
— Мы ждем, полковник, — строго произнес Светлов. — Вам требуется особое приглашение? Сдайте оружие и следуйте за нами.
Полковника Уматова бросило в жар.
— Подождите, товарищ Светлов… — произнес он севшим голосом. — Не нужно трибунала, это просто трата сил и средств… Если позволите, я сам все сделаю… Мне требуется не больше минуты, согласитесь, это небольшой срок…
Ноги предательски дрожали, и полковник опустился обратно на скамейку. Офицеры переглянулись. Представитель Особого отдела пожал плечами. Действительно, трибунал перегружен подобными делами, люди не справляются…
— Хорошо, полковник, мы не возражаем, — медленно, словно еще не принял решение, проговорил Светлов. — Мы вас оставим, чтобы не смущать. Постарайтесь не затягивать…
Офицеры вышли из комнаты. Светлов обернулся. Комполка Уматов ни на кого не смотрел, лицо его перекосилось, а пальцы, срываясь, тянулись в кобуре. Представитель штаба дивизии вышел в сени и плотно прикрыл дверь. Посторонился красноармеец — парень усердно делал вид, будто его не касается происходящее. Майор Канторович курил на крыльце за открытой дверью. Он даже ухом не повел, когда в закрытом помещении прогремел выстрел. Полковник Светлов сглотнул, отвернулся — он не хотел, чтобы другие заметили его волнение. На улице покрикивали офицеры. Из здания школы выбирались выжившие солдаты, строились для отправки в тыл.
В безумии текущего дня никто не вспомнил о пропавшем в далеком лесу взводе полковой разведки…
Глава 6
Мечников зарылся носом в снег, над головой свистели пули, за спиной в районе дороги взрывались мины. Он задыхался, давился мерзлой глиной. Даже думать не хотелось о том, что он предупреждал! Горстка людей оказалась запертой на клочке леса. Он зримо представлял, что сейчас происходит на дороге. Это полный разгром! Растянувшаяся колонна не в состоянии воевать в лесу. Солдаты и техника — идеальные мишени, уничтожение части — лишь дело времени. Полк рассекут, обложат, будут уничтожать по частям. А он со своими ребятами даже помочь им не может… Никита не чувствовал холода — только отчаяние, злость, переходящую в бешенство. Он стал отползать, почувствовав носком валенка низину позади себя. Финны засекли движение, окатили место, где он лежал. Пули угодили в сучковатую корягу, ее швырнуло на старшего лейтенанта, и острые сучья чуть не выкололи глаз. Он скорчился в крошечной яме. На противоположном ее склоне лежал, раскинув руки, Тарасенко и с какой-то не мертвой злостью таращился в небо, маскхалат заливала кровь. Мечников подполз к нему, забрался в подсумок, стал вытаскивать запасные магазины от автомата и рассовывать их в глубокие карманы маскхалата. Пальба не унималась. Стреляли на этом клочке местности, стреляли за дорогой, а за спиной, где полк попал в засаду, творилось что-то невообразимое. Выжившие во взводе были — трещали автоматы слева и справа. Бойцы самостоятельно, без оглядки на товарищей, находили укрытия, отстреливались. Никита выполз из ямы и увидел неподалеку массивный пень, а рядом бесформенный бугорок, из которого торчала скрюченная рука. Подобравшись ближе, он понял, что это красноармеец Корович. Парень еще не умер, сглатывал, икал, из зажатого живота выплескивалась кровь. Но через пару секунд он уже отмучился, застыл, остекленел тоскливый взгляд. Из-за дерева высунулась фигура в маскхалате, одарила порцией свинца. Мертвое тело прикрыло, приняло на себя несколько пуль. Никита пристроил на спине бойца автоматный ствол, но где-то слева вдруг прогремела очередь, и финский стрелок, истекая кровью, повалился в снег. От соседнего дерева отделился еще один, кинулся в кустарник — и повис на упругих ветках, пробитый в нескольких местах. Никита не мог разглядеть, кто там стреляет — ель росла некстати, закрывая обзор.
