— Да, слушаю, — обошлась я без обычных приветствий.
— Вы можете срочно приехать? — перешел к делу Огородников. — Это очень важно, разговор не телефонный! Чем скорее приедете, тем лучше.
— Да, скоро буду. — Я не стала задавать лишних вопросов, на ходу оделась и выбежала во двор к машине.
На улице моросил мелкий, противный колючий дождь, который наверняка зарядил с ночи. На асфальте поблескивали лужи, в которых тонула грязная опавшая листва, по тротуарам было не пройти из-за грязи. Бледно-серое небо затянули тяжелые тучи, в которых невозможно было увидеть ни проблеска рассвета. Я быстро добежала до машины, чтобы не мокнуть — зонтом никогда не пользуюсь, все равно пешком почти не передвигаюсь. На всех центральных улицах города машины стояли в заторах, и я настроила навигатор на маршрут, где пробок не было. Поэтому у дома Вольдемара Огородникова я очутилась уже спустя каких-то пятнадцать минут со времени моего выхода из дома.
Художник нетерпеливо поджидал меня на пороге своей квартиры. Его глаза бегали, взгляд казался безумным, и он с трудом сдерживал бешеную жестикуляцию. Я перепугалась, что с Вольдемаром еще чего доброго случится какой-нибудь нервный припадок, и с ходу спросила:
— Что произошло?
— Пройдемте, сами все увидите! — Огородников повернулся ко мне спиной и направился в свою квартиру. Я последовала за ним.
Он провел меня в гостиную, где уже не было большого стола, как после памятной вечеринки в честь удачно сделки. Зато около окна стояла большой, кое-где перепачканный грязью холст, на края которого налип маленький осенний желтый лист. Невозможно было не узнать эту работу — на полотне свирепствовала буря красных, желтых и оранжевых красок, которые местами были наложены так густо, что создавали неведомый рельеф. Где-то холст и вовсе оказался незакрашенным — то ли у художника не хватило масляных красок, то ли это была авторская задумка. Я сразу узнала эту картину, несмотря на то, что раньше не видела этого холста. То была украденная «Богиня огня», которую Огородников намеревался продать Карлу Вагнеру.
— Как вы нашли ее? — спросила я с удивлением. — Ведь это та пропавшая ваша работа!
— Совершенно верно! — воскликнул Вольдемар Огородников. — Вы мне не поверите! Это вообще не поддается никаким объяснениям! С ума сойти можно!
— Рассказывайте, каким образом вы отыскали картину! — потребовала я. Мне тоже не терпелось узнать, как полотно попало к художнику.
— Это Сергей нашел, — заявил Огородников. — Помните, я вам рассказывал про моего друга, который из-за жены остался без жилья? Так вот, представляете, он позвонил мне сегодня утром. И говорит: мол, узнал, что мою «Богиню огня» похитили, и в курсе, где она находится. У Сергея есть знакомые — не подумайте ничего такого, мало ли ситуаций в жизни бывает… Вот эти друзья, точнее, знакомые, они тоже жилья не имеют, и периодически им приходится ночевать… ну, где попало. В общем, на городской свалке, если погода позволяет. И вы можете себе это вообразить? Они обнаружили мою картину, мое бессмертное, гениальное полотно на… на городской свалке! Это ужасно, это невероятно, подло, невообразимо… Моя картина, мой шедевр, моя… мой богатый внутренний мир, излитый на полотно, моя страсть и любовь к женщине — все это валялось на какой-то помойке! Полотно все грязное, в листьях, хорошо, что масляным краскам от воды никакого вреда нет. Но все равно это вопиющее неуважение, жуткая несправедливость! И ладно было бы, если бы картину похитил человек для себя, повесил ее дома или продал музею… Но выкинуть такую работу на свалку — нет, я этого не могу понять…
От избытка чувств и негодования Огородников запнулся, а потом продолжил свой страстный монолог:
— Теперь-то вы арестуете этого гада Садальского? Я не сомневаюсь, я уверен на все сто процентов, что это он украл мою картину, из зависти! А потом выбросил ее на помойку! Хотел таким образом унизить, уязвить меня, мою гордость! Нет, что за подлец! И ведь добился своего — я вне себя от ярости и негодования! Так опозорить, оскорбить, опорочить меня! Нет, уму непостижимо, это… это не поддается никакому описанию! Я требую, чтобы вы немедленно засадили его за решетку! И пускай гниет в тюрьме до конца своей жизни за такое-то злодеяние! Самое ему там место, пусть поплатится за все!
— Почему вы так уверены в том, что картину похитил именно Садальский? — спросила я. — Да, понимаю, личная неприязнь, соперничество… Но я говорила с ним, и на тот момент, когда была похищена картина, у Садальского имеется алиби. Он никак не мог украсть вашу работу по той простой причине, что возвращался поездом из Санкт-Петербурга!
— Ага, как же! — хмыкнул мой собеседник. — Наговорить можно все, что угодно! Да ничего он не ехал, а если вы ему так верите, почему же не попросили показать билеты?
— У Садальского есть свидетель, — настаивала на своем я. — Он возвращался со своей племянницей. Если вы желаете, можно расспросить ее.
— Вот и расспрашивайте! — взвился Огородников. — Это ведь ваша работа, а не моя! А я как ваш клиент настаиваю на том, чтобы преступник получил по заслугам! Мою картину выбросили на помойку, и я должен это терпеть! А между прочим, она была уже почти продана, и покупатель не поскупился! И что вы думаете, как я ему продам свою картину, когда на холсте — грязь? Вон даже лист прилепился…
Художник подошел к своему холсту и отлепил пожухлый листок. Потом смял его, как будто несчастный лист был повинен в том, что «бессмертное творение» очутилось на свалке.
— Беспредел какой-то! — продолжал возмущаться Огородников. — А Карл Вагнер, поди, уже у себя в Англии! Из-за того, что вы не могли справиться со своей работой, я понес убытки! Как это вообще называется? Мне говорили, что вы квалифицированный частный детектив, я понадеялся на вас! И что в результате? Картину нашли не вы, преступника вы не поймали… За что я вам вообще деньги плачу?
— Полегче, не кипятитесь, — произнесла я, про себя стараясь сдержаться, чтобы не наговорить колкостей. — Я сложа руки не сидела, занималась вашим делом. И кое-что узнала. Вы в курсе, что ваш Карл Вагнер — никакой не меценат и живописью не интересуется?
— Бред какой-то! — заявил Вольдемар Огородников. — С чего вы вообще это взяли?
— Я наводила справки и узнала, что Карл Вагнер занимается тем, что играет на бирже. Он известный у себя на родине трейдер или, как это говорят в народе, брокер. Картины ему вообще не нужны, равно как и другие предметы искусства.
— Ну и пусть не нужны, — пожал плечами Огородников. — А моя «Богиня огня» ему понравилась. Что вы думаете, раз человек не художник, ему и картины не могут нравиться? Увидел этот брокер мою работу и решил ее купить. Не вижу в этом ничего такого невозможного.
Понятно, спорить с Огородниковым бесполезно. Он вбил себе в голову, что его работа гениальна, и я точно его не смогу переубедить. Ладно, бог с ним, пускай думает о себе что хочет. Моя-то задача — не внушить ему, что его живопись — мазня, а установить имя вора. И чутье подсказывало мне, что целью преступника была не картина, а что-то другое. Зачем похищать работу художника, а потом выкидывать ее на помойку? Вроде как взял, повесил на стенку, потом картина разонравилась, и вор решил от нее избавиться. Глупое предположение. Нет, суть кроется в чем-то другом…
